В конце сентября – начале октября я побывал на родине, в частности, в ее стольном граде. Сразу прошу прощения у всех, кто был вправе рассчитывать на встречу со мной, но не смог встретиться или даже не знал о такой возможности – в этот раз мой визит не предполагал излишней публичности.

По итогам поездки, как я это иногда делал с другими городами и странами, я решил обобщить свои московские заметки. Они будут состоять из двух частей: первая часть, скорее, политическая и историческая – о траектории развития России в целом. Вторая – собственно о Москве, значительно более личная.

Кап-Совок или латиноамериканская Россия

Мы ехали с моим московским соратником на машине от самой границы и до Москвы, а до этого я сам проехал половину Восточной Европы. Конечно, чем восточнее, тем беднее были страны и меньше чувствуется собственно Европа, но все же, она при этом чувствуется, присутствует определенный континуум большого европейского пространства.

Ощущение продолжения или уже периферии Восточной Европы сохранялось даже в среднерусской провинции, размеренный уклад и спокойные люди которой напоминали Восточную Европу с поправкой на меньшую обустроенность пространства. Русские люди в приграничных областях – а это самые что ни на есть коренные земли Великороссии, вполне себе потенциальные восточные европейцы, но вот то, что ты попадаешь в совершенно другую «цивилизацию» можно понять, оказавшись уже на первой заправке родного государства.

После драконовских европейских цен на бензин (чем западнее, тем дороже), увидев на табло радующие глаз отечественные, я решил заправить полный бак, засунул в него пистолет и нажал рычаг, но искомого результат не получил. Бензин почему-то не идет, первые десять секунд не понимаю, смотрю на колонку, думаю, может, пропустил объявление, что она не работает, не нахожу и тут меня озаряет: «здравствуй, родина!», страна, где в отличие от Европы, ты сперва платишь за бензин, а потом его заливаешь. Это, конечно, ярчайшая иллюстрация особой «российской цивилизации», к которой мы еще вернемся, продолжив этот ряд.

Тем не менее, на дороге ничего такого «особого» больше не ощущалось – надо сказать, что было вполне пристойное покрытие, не хуже, чем в Польше, а природа, так и вовсе побогаче, радующая глаз после унылых польских полустепей, уже не говоря о том, что родная. Под одним известным провинциальным русским городом радушная русская продавщица в кафе (как потом выяснилось, хозяин кафе армянин – и вправду, кому же еще держать кафе под старым русским городом) угостила нас эспрессо вполне европейского качества, что весьма порадовало, как и то, что заведение в целом и его уборная в частности были чисты и опрятны, и это на призаправочном-то кафе в русской провинции.

А вот где сразу понимаешь, что оказался в другой «цивилизации», так это, как ни странно, именно в Московском регионе, километров за пятьдесят на подъезде к самой Москве. Здесь мы встряли в жуткую пробку (дачники возвращались домой), что само по себе ни о чем не говорит – в длинных пробках мне приходилось стоять и в Германии, и в Италии, и даже в Швейцарии. Показательной была не сама пробка, а ее культурологический, так сказать, цивилизационный колорит. Европейская пробка характерна тем, что народ в ней стоит и едет так, как возможно ехать в пробке – со средней скоростью, в своих рядах. Машины иногда перестраиваются и в европейских пробках, но, как правило, по необходимости, когда кому-то надо куда-то съехать. Бывает, что водители заполняют слишком длинные дистанции-разрывы между автомобилями, но это скорее исключение, потому что дистанцию европейцы, как правило, соблюдают.

Московская пробка – совершенно иной культурологический феномен. Дистанцию здесь вообще не признают, если ты ее держишь, тебя сразу «лошат», то есть встраиваются перед тобой, а народ только и делает, что снует между рядами, причем, в половине случаев подрезая других участников дорожного движения. На наших глазах один особо талантливый чудик перемещался из ряда в ряд между автомобилями по принципу игры в шашки, бибикая и мигая тем, кто его не пропускал, создавая явно конфликтные и аварийные ситуации, а ведь именно аварии наряду с ремонтными работами являются основными причинами возникающих заторов. Картину довершало то, что в ряду для аварийных остановок дорогие россияне умудрялись выстроиться в две полосы, обгоняя и подрезая друг друга уже и там. Наблюдая все это, уже четко понимаешь – это уже не Европа, это совершенно особый уклад, напоминающий то ли индийский, то ли арабский, то ли латиноамериканский. Особой «цивилизационной» сути ярко соответствовала и «цивилизационная» маркировка: самоидентификация в виде огромного количества георгиевских ленточек на автомобилях всех видов и у водителей всех возрастов, включая молодых (ребята, сейчас конец сентября, а война, если я не ошибаюсь, закончилась весной шестьдесят семь лет назад! — так и хотелось сказать), с совершенно дикими надписями вроде «На Берлин!» (представляю себе реакцию европейцев на подобные).

Вот тут, конечно, четко понимаешь, что ты в нео-Совке, и что Совок – это не какая-то там пропагандистская страшилка, а реальный цивилизационный феномен, причем, в ряду себе подобных, суть которого как социолог метко схватил Александр Зиновьев. Понимаешь и то, что путинщина как политическая надстройка над мутировавшим Совком, это не какой-то там «антинародный режим», а скрепа и венец этой неосовковой органики, и что режим этот будет стоять до тех пор, пока молодые представители «среднего класса» будут разделять его мифологию «Великой Победы», если только этот режим не обвалится сам из-за какого-то мир-системного сбоя, как было в начале ХХ века.  

Латиноамериканский путь – вот что крутилось у меня в голове, благо, об этом немало писали Галковский и его эпигоны. Ведь это именно дикий, колониальный капитализм в т.н. «развивающихся странах» предполагает не более-менее равномерное развитие стран, как на Западе (понятно, что со своими центрами и перифериями), а выкачивание ресурсов и антропотоков в огромные агломерации при опустошении и запустении провинции. Поэтому русская провинция еще выглядела как европейская, восточноевропейская территория, а вот московская агломерация уже совершенно нет, и дальше эта логика разрыва между европейскими предпосылками и элементами страны, чья блистательная культура в свое время была достойной частью европейского прошлого, и ее совершенно неевропейским настоящим, только нарастала.

Латиноамериканизация – это не только опустошающая мегаполизация в рамках одного народа, но еще и мулатизация – принципиальное втягивание все новых и новых антропотоков из других культурных зон и народов, перемалываемых чудовищной машиной периферийной колониальной империи наряду с ее собственным народом. Опять же, это было видно уже на дорогах – во всех европейских странах, от богатой Германии до бедной Польши, дорожные работы вели белые и, скорее всего местные жители. Под Москвой уже не только на дорогах работали среднеазиаты, но и в сфере обслуживания, в кафе на заправках были они же, что в Европе просто немыслимо (можно представить себе турок в их собственных денер-кебабных, но на сетевых заправках?!).

В общем «новая историческая общность людей» по аналогии с латиноамериканскими нациями, формировавшимися из креолов, индейцев, негров, мулатов, метисов – антропотоков, вырванных из своих разрушенных  культурных ниш колониальными хищниками, в жизни формируется полным ходом несмотря на баттхерты маргинальных националистов в своих бложиках и других виртуальных гетто.

Это можно было бы назвать «евразийством», но при условии категорического разотождествления такового с циничным подлогом дугинистов и иже с ними, которые преподносят все это как «симфонию автохтонных культур и этносов»: напротив, это носит воинствующе антиавтохтонный, даже по сравнению с США, где расы все таки сохраняют свои автономные ниши, характер – это именно перемалывание различных антропотоков в бескорневую, бескультурную однообразную массу, поздняя Латинская Америка, Индия, «догоняющее развитие» периферии капиталистической миро-системы. Кап-Совок или нео-Совок, потому что Совок старый, классический, имея претензию на собственный миро-системный проект, все таки обеспечивал разграниченное развитие народов в своих нишах (республиках), тогда как Кап-Совок, будучи периферией миро-системы, опустошает под логику подчиненного развития и свою страну, и сферу своей региональной гегемонии (Средняя Азия как основной резервуар антропоресурсов для российского, в ленинском смысле, империализма).  

Положение европейских русских на этом фоне выглядит примерно схоже с положением европейцев в Латинской Америке и других пост-колониальных, пост-европейских странах, где белых не извергли откровенно, как в Африке, а частично ассимилировали и частично оттеснили.

А они, европейские русские, есть. Адекватные, приятные, культурные, образованные, талантливые, часто, даже улыбающиеся люди. Их можно встретить в очередях, различных учреждениях, книжных магазинах, в обилии в центре Москвы в часы пик или после завершения работы. Больше того, их количество и качество растет, происходит медленная, но верная европеизация части русского городского класса, но, увы, оптимизм, который мог бы рождаться этим наблюдением, быстро блокируется двумя факторами.

Во-первых, медленная, запаздывающая европеизация продвинутого русского города с лихвой перекрывается его лавинообразной азиатизацией. Во-вторых, эти русские европейцы блокируются не только извне, но и изнутри, самоблокируются своей неспособностью эмансипироваться от ветхого русского и выстроить (для начала в своих головах) собственное, новое русское.

Что такое ветхое русское? Это то, что я неоднократно описывал как «политический ДНК русского», имперское чудище с двумя головами.

Одна – это само «державничество» во всех его проявлениях, от красного до самого якобы белого, кричащего о своем антагонизме с «совком», «ордынством» и т.д., ибо именно эти самые «совок» и «ордынство» являются закономерным результатом и формой развития Левиафана российского машинизированного государства. Вообще, читая на досуге книгу Карда Шмитта о гоббсовом Левиафане, я поражался, насколько это книга не про Англию и не про континентальную Европу, как он там гадал, а именно про Россию и ряд других стран вне западного круга развития (Россия в 17-м была выбита из этого круга, не смогла закрепиться в нем). Единственное реальное русское державничество, исходя из этого, и есть латиноамериканская путинщина с ее нео-Совком и Евразэсом, а все ностальгии и провокации на тему «исторической России», «белой империи», «русской европейской державы» в итоге способствуют самоотождествлению находящихся под их влиянием русских с Левиафаном России реальной – машинизированного антиевропейского государства. 

Вторая – «православная культура», являющаяся стержнем не российской, а именно русской идентичности части таких европейских русских. И здесь, на самом деле, проблема не столько в православии как религии и вытекающих из нее культурных установках – они есть дело личного выбора, проблема в «политическом православии», то есть, религиозном имперстве, византизме, которое обслуживает российского Левиафана, и делает православных русских его послушными подданными.

Именно это наблюдение за приятными европейскими русскими, держащимися за православие как за скрепу своей этноидентичности, заставило меня переосмыслить свою позицию по делу Pussy Riot. Мне был и остается омерзительным поток воинствующего постмодернизма с его агрессивным отрицанием всего святого. Однако он, во-первых, неизбежен, во-вторых, есть угроза будущего, с которой надо бороться по-другому и с других позиций. Сегодня же главный враг — двухглавый имперский мутант, одной из голов которого для русских является именно «политическое православие» — византизм, духовное имперство. И так как Carthago delenda est., это не может свершиться, если не срубить эту голову. Не православие как таковое, как религию, нет — именно Московскую Патриархию, именно централизованную, государственную церковь. Православные русские вполне могут быть одним из значимых сообществ русского общества, представляя собой нечто вроде ассоциации или совета церквей, строящихся снизу вверх, от приходов к собору. Однако чудище МП должно быть повержено, и все, что работает на это, все, что способствует делегитимизации этой мафии в глазах русского общества, сегодня есть благо.

Вернусь к книге Карла Шмитта «Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса», где раскрывается вопрос становления и легитимизации машинизированного сакрализированного абсолютного государства.

Машина русской бюрократии бессмысленна и беспощадна, при том, что позитивная эволюция многих служащих, по крайней мере, на местном уровне, где все свои, налицо. Многие люди хотят помочь тебе и идут на встречу, но они бессильны перед абсурдизмом отношения государства к гражданину, которое исходит из принципа Ноны Мордюковой в фильме «Бриллиантовая рука»: «Человеку можно доверять только в самом крайнем случае». Этот принцип в России действует сразу и во всем: начиная с оплаты бензина на заправках, заканчивая оформлением или восстановлением различных документов и т.д. Там, где в Европе достаточно просто придти с паспортом и написать заявление, в России нужно будет собрать кучу бессмысленных бумажек, доказывающих, что ты не верблюд. А если государство тебе что-то и даст от своих щедрот, то обусловит это такими требованиями, что выполняя их, ты проклянешь все на свете.

Причем, чиновники, работающие в этой машине, четко делятся на два типа: садисты, которые еще больше стремятся осложнить тебе жизнь даже по сравнению с законом, и нормальные русские люди, понимающие абсурдность этой волокиты, но ничего не могущие с ней поделать. Абсурдность понимает все большее количество европейски ориентированных граждан с растущим кругозором и опытом выездов за границу. В принципе, это и есть предпосылки для гражданской правовой трансформации государства и общества, ведь если в корне изменить подобную систему получилось в Грузии, почему это невозможно хотя бы в крупных русских городах?

Однако именно этого, как огня и боится латиноамериканский режим, опирающийся на эту громоздкую,  враждебную свободным и уважающим себя гражданам машину.

Что еще бросилось в глаза? Огромное количество пьяных, в том числе и хорошо одетых, явно, представителей среднего класса. В Европе я, честно говоря, такого не видел. Друг говорит, что даже финны едут нажираться за рубеж, потому что дома это считается постыдным. Но сильно и публично пьют бельгийцы и местами англичане. Однако все таки, надо смотреть, кто что пьет — русские массово пьют всякую дрянь, причем, не в кабаках, как европейцы, а на улицах, что является одной из причин атмосферы пьяного угара в публичных местах.

Народ спивается, а значит, вымирает — доказательство этого я увидел на кладбище, куда по просьбе матери пошел проведать могилу деда: бросается в глаза огромное, если не преобладающее количество рано умерших людей, в диапазоне от двадцати до пятидесяти лет. Естественно, при таких тенденциях государство-машине, работающей от мощной трубы и на эту трубу, требуются все новые и новые антропотоки. Выращивать свои, в том числе, рабочую силу — дело хлопотное и долгое,  поэтому выход на данном этапе найден в их
привлечении из наиболее удобного резервуара — Средней Азии.

Левиафан – это абсолютное государство, а, следовательно, по определению не национальное. Национальное государство, по крайней мере, в теории означает ограничение государства рамками национальных интересов, подчинение его им. Здесь мы имеем принципиально иную модель, не нация-государство, а государство-нация, смалывание разнообразных антропотоков в однородную массу россиян с русским языком и карго-мифами.

Сегодня идет закладка нового антропологического материала под эту однородную массу 21 века — среднеазиатского. Нет, это ни разу не «исламизация», потому что, напротив, бросается в глаза, что в городах-муравейниках происходит окончательная деисламизация подавляющего большинства среднеазитатов, начатая советской властью. Но если дома «исламское» сохранялось у них хотя бы на фоне декораций местной культуры, здесь многие уже прямо «русеют».

Но, конечно, такое «обрусение» на выходе не даст русских — слишком большие и слишком различные потоки вовлекаются в этот процесс, чтобы произошла полноценная ассимиляция. Скорее, мы будем иметь мулатизацию, при которой постоянное вливание в этот melting-pot азиатов будет перекрывать и блокировать процессы медленной европеизации русских, как об этом мечтает Максим Шевченко, считающий, что цель массовой миграции из Азии заключается в том, чтобы не дать России стать частью Европы.

Конечно, для русских как для этноса с европейскими корнями это окончательная гибель. Но бросается в глаза, что никакого реального русского национализма, способного этому противостоять, в России нет. Почему? Да, потому что националисты в этом пункте противоречат исторической логике развития того, что для них остается фетишем — Левиафана Россия. «Россия для русских»?, — не, не слышал: «русские для России» — вот как это всегда обстояло и обстоит до сих пор. А так как русский ресурс этой машиной был выбит в XX веке и доперемалывается в XXI, получается, как в том анекдоте про немцев, уничтожающих отказывающихся сдаться русских солдат залпами артиллерии, после чего на очередное «русские, сдавайтесь!», вместо «русские не сдаются!», уже откликаются: «рюський кончился, узбек хош?»

Все националисты: от национал-патриотов до великодержавных национал-демократов из НДП, принимая за основу категорию «Россия» и пытаясь подчинить ее мифической «русской нации», становятся заложниками или пособниками Левиафана — то, что я называю «политическим ДНК русского».

Единственная альтернатива этому со стороны русских, пока они еще сохраняют большинство и пока будут сохранять однородность хоть каких-то русских регионов — это регионализм с этнической подоплекой и ничего больше. Вообще, единственное, что пока по-настоящему представляет собой угрозу этой машине — это национал-сепаратизм, от кавказского и татарского, до русского, мешающий перемалывать различные органические общности в единую массу. Причем, речь идет необязательно о крайнем сепаратизме — сецессионизме, но обо всем, что направлено на закрепление отдельности земель и их титульных этносов, предотвращение их ассимиляции в культурном или демографическом отношении.

Вот почему для реального сопротивления кремлевскому режиму крайне важно отстаивать реальный федерализм и вот почему нет никакой разницы между колониальной властью и колониальной оппозицией, не предусмотревшей на выборах в свой КС округов для регионов. Больше того, с этой точки зрения, такие номенклатурные системные деятели как Ткачев, Кадыров и Минниханов, на практике проводящие программу умеренного сепаратизма, гораздо больше оппозиция системе, чем Навальный и прочий цирк.

То, что при сохранении регионов преобладания коренных этносов может сделать сепаратизм в той или иной форме, после того, как произойдет окончательная мулатизация их городских центров, будет под силу только Исламу. Именно поэтому Ислам угроза для Левиафана, который одновременно с привлечением антропотоков из опустошаемых им регионов пытается всячески нейтрализовать именно Ислам. Здесь нет ни противоречия, ни шизофрении, все бьется, как дважды два: Левиафану нужны потоки гастарбайтеров из Азии, как по экономическим соображениям, так и для блокирования и растворения опасной прослойки европейских русских в однородной массе «евразийцев». Но именно поэтому угрозу представляет и Ислам — сегодня он мешает формированию этой однородности, причем, как среди гастарбайтеров, так и среди россиян мусульманских этносов, а завтра может начать претендовать уже на альтернативную однородность, стремясь вместо Левиафана контролировать и объединять мусульманские этносы, гастарбайтеров и новых мусульман.

Эта перспектива не близкая, до 2030 года ее можно даже не рассматривать всерьез, но любой аналитик не может об этом не думать. Сможет ли Ислам как фактор в Северной Евразии победить Левиафана? Неочевидно. Прежде всего, и сам «российский ислам», шире, «советский ислам», и его антропологическая база — слишком продукты этого Левиафана, порожденных им типа мышления и цивилизации нигилизма, чтобы суметь, по крайней мере, создать что-то иное, чем он (разрушить — другое дело, ломать не строить).

На данном же этапе в глаза бросается почти полное отсутствие фактора Ислама для такого мирового города как Москва. Будучи в гуще общественного транспорта, я подсчитал, что в среднем видел от одной до трех мусульманок в хиджабах в день. На фоне крупных западных городов — показатели исчезающе малые, как говорится, «вообще ни о чем». Зато там же, в общественном транспорте — море киргизочек и других среднеазиаток в мини-юбках, некоторые уже с русскими кавалерами или всячески демонстрируют готовность таковых найти, один раз встретил даже картину из серии «без слез не взглянешь»: азиатка с явно раскосыми глазами и выкрашенными под блондинку, выжженными низкокачественной химией волосами… бррр…
Другие эпизоды из хроники «исламизации Москвы»: гастеры в центре Арбата, раздающие листовки Музея Эротики, с майками, где крупными буквами на груди было написано «Точка G». Не менее «вкусная» картинка — грузчик-киргиз с бодрым видом затаскивающий на плече в магазин половину свиной туши: тут я уже чуть просто не сблеванул.

В общем, «наступление Ислама на Москву» это примерно из той же оперы, что и «рост русского национализма». Если из десяти-пятнадцати миллионов русского населения на Русский Марш приходит несколько десятков тысяч, то не намного лучшая цифра это 150-200 тыс. молящихся по двум мусульманским праздникам при 5-6 миллионах этномусульманского населения.
В реальности российский левиафан перемалывает и русских европейцев, и мусульман, и в этом смысле появление русских-европейцев-мусульман, отвергающих как совковое россиянство, так и его подвид — «россиянский ислам», весьма закономерно.

Однако русские европейские мусульмане пока немногочисленная прослойка между европейскими русскими и мусульманами, которые объективно должны быть по одну линию фронта в отношении Левиафана. В этом смысле чрезвычайно важна будет роль татарского фактора как способного усилить европейский вектор ислама в России и через русских мусульман вывести его на союз с европейскими русскими. Конечно, речь идет не о подъяремных татарских имамах как смотрящих за золотоордынским интернационалом в интересах Левиафана, а о новой волне татарского национального движения, стоящего одновременно на позициях традиционного ислама и расового сепаратизма. На таких же позициях видится наиболее продуктивным как строительство, так и взаимодействие различных исламских общин: кавказских, среднеазиатских, группируюшихся каждая вокруг своих центров и авторитетов, а не загоняемых искусственно в советские мечети.

А вообще, если говорить о сопротивлении Нео-Совку как деградировавшему Совку, отброшенному на периферию миро-системы и видоизменившемуся под новую роль, то оно начинается с осознания его сущности. А сущность Кап-Совка – это смалывание всего живого в серую массу обслуги корпорации-государства, удерживаемую в повиновении через пресечение действенных форм самоорганизации составляющих ее частей, прото-субъектов (будь то вертикальных или горизонтальных), в том числе натравливая на них чистых совков – «народное» или «путинское большинство», мобилизуемое карго-культами агонизирующей формы «исторической России».

Поэтому действенной альтернативой нео-Совку может быть только мультитюд, то есть, солидарность несхожих активных как оппозиция покорности обезличенных пассивных. В этом смысле, да, я по-прежнему стою на том, что Болотная и Сахарова зимой-весной этого года пробудили очень правильную энергию и очень здоровые тенденции. Проблема была и есть лишь в том, что это объективно, исторически еще незрелое стихийное движение тут же было облеплено плесенью ссученных лидеров, импотентов, троянских коней, сил и идеологий, агонию которых, я надеюсь, мы видим в форме выборов их идиотского Координационного Совета.

За ними будущего нет – сейчас они всего лишь соревнуются за то, кто сумеет лучше устроиться в кадровом резерве Суркова, занять место в запасном составе, соревнования между которыми обычное дело.

Но оно еще может быть у русского мультитюда, у европейского гражданского общества и всех его частей. И зависит это сегодня от того, удастся ли его реальным центрам кристаллизации обрести субъектность в самостоянии и на следующем этапе выстроить взаимодействие реального мультитюда между собой, без прослойки клоунов и пидарасов из политического класса, но на принципах действенной сетевой солидарности.  

Московские заметки: «Москва, как много в этом звуке…»

Мои личные ощущения от визита на родину в каком-то смысле противоположны политическим наблюдениям.

Политически я с ужасом понял, что мой «Русский цикл», написанный вне России, это попадание в десять из десяти. Все там, увы, правильно, причем, для того, чтобы это написать, потребовалось именно уехать и взглянуть на все со стороны. Я понял так же, что в России не написал бы эту книгу, да и вообще все время нахождения в России абсолютно не писалось. Может быть, русский воздух, атмосфера вообще не способствуют серьезной мысли и именно по этой причине лучшие произведения многих русских писателей, идеологов, философов написаны вне России, главным образом, в Европе, где русский получает возможность причаститься к бытию.

Но личностно, личностно приезд на родину после трехлетнего перерыва дал мне невероятный всплеск эмоций. Что самое интересное, я ведь абсолютно не испытывал все эти годы ностальгии — и из-за постоянного соприкосновения со значительным количеством русских эмигрантов и туристов и, главное, из-за своего полного погружения в русскую информационную среду. Но быть на своей земле, дышать своим воздухом, читать везде надписи на своем языке, видеть вокруг не отдельные, не группками нелепых туристов русские лица, но их море — это какой-то восторг.

Я помню это ощущение, когда ехал по Центральной России и понимал: да, объективно есть места покрасивее и природа побогаче, но это ведь свое, свое настолько, что внутри вскипает кровь…

Москва… «как много в этом звуке для сердца русского слилось…» Я-то как раз уже давно далек от того понимания «русского», в котором Москва имеет особое сакральное значение. Но я не думал, что до сих пор так люблю Москву, думал, что давно уже вырвал с корнем из сердца все чувства к этому Вавилону… Нет…

Все таки для меня Москва это мой город, все таки, город, в котором ты сформировался, прожил большую часть своей сознательной жизни, искал, любил, дружил, работал, боролся и все это ходя по этим улицам, ездя по этим маршрутам, впитывая в себя ощущение пространства и времени — всего это нельзя ни выкинуть, ни забыть.

Да, чудовищный мегаполис, да, город, сбитый в 17 году с европейского пути и превращенный сегодня в латиноамериканскую агломерацию. Но мой город, город, сформировавший меня, чего я больше не могу сказать ни об одном городе мира.

Было забавно мгновенно, сразу ощущать себя так, как будто бы вовсе и не уезжал из Москвы и не было этих лет, понимать, что я знаю и помню город, проскакивать через собирающие салаг пробки по известным мне объездным улицам и маршрутам.

Я наблюдал этот чудовищный ритм и с ужасом понимал, что чувствую себя с нем, как рыба в воде, понимая, что это отравленная вода, но и то, что другой у нее, рыбы, а не птицы или зверя, просто нет…

Москва, конечно, целый мир, множество миров. Конечно, настоящая Москва — это то, что в пределах Садового кольца, остатки исторического центра, это и есть Москва, метрополия, тогда как все остальное это колонии Московской империи.

Метрополия, если иметь возможность наслаждаться ей, чего в каждодневной жизни лишены большинство москвичей, это красивый европейский город, в котором можно встретить здания, иметь которые сочли бы за честь другие европейские города. Моя личная Москва это прежде всего пятачок Арбата, Гоголевского бульвара, Сивцева вражека, Пречистинки и Остоженки, Моховой, Большой Никитской и Охотного Ряда, Тверской и Камергерского, Кузнецкого моста, Сретенки, Лубянки, Мясницкой, Покровки и Маросейки, Чистых Прудов.

Здесь я опьяненный этим воздухом мог гулять часами, как гулял в Мюнхене и Праге, Вене и Амстердаме, Венеции, Байройте, Бамберге, Нюрнберге, Кельне, Баден-Бадене. Но мне было гораздо, гораздо лучше, чем там, потому что я мог смотреть на свой город глазами туриста, оказавшегося дома.

Что интересно, немножко посмотрев мир, уже по-другому видишь природу и происхождение этой старой Москвы. И понимаешь, насколько смешна была идея противопоставления «исконно-русской Москвы» «чужеродному европейскому Петербургу». Но Москва старая за исключением ее церквей, которые меня как раз интересуют меньше всего, это стопроцентный продукт именно петербургской культуры: ее особняки, музеи, усадьбы, театры, может быть, только сталинская архитектура некоторое исключение, но и она ведь целиком продукт русско-имперской, а значит, питерской архитектурной школы. А так, если Питер это солнце европейской России, то Москва это Луна, отражающая его свет, город более провинциальный, корневой, но не более того, не какой-то там внеевропейски-самобытный (если не говорить о совковой Москве, конечно).

Но, вот, дело в том, что эта дорогая моему сердцу Москва это всего лишь островок в выплескивающем на него свои волны море чудовищной Москвы советской и постсоветской.

Сегодня обитателей Москвы можно разделить на три главные группы: европейские, советские и азиатские. Советские — примерно половина населения и по четверти азиатов и европейцев. То есть, расклад у европейцев в Москве примерно, как у белых в Кейптауне, но все же Кейптаун более защищенный для белых город — в Москве, особенно в спальных районах временами ощущаешь себя скорее как в Йоханесбурге.

Интересной в этом смысле была сцена, когда одним из чудных сентябрьских вечерков мы присели с моим другом попить кофе и покурить итальянских сигар на террасе недавно открытого кафе Sisters на Покровке. Чудесный вечер, чудесная архитектура вокруг, сидят белые люди, культурно отдыхают в центре европейского вроде бы города. Но вот мимо снуют непонятные люди, какие-то гастеры, быдланы, недоуменно смотрят, заглядывают в тарелки. Один синяк даже чуть не упал на стол, можно было, конечно, оттащить его за шкирку, но больно было настроение хорошее — дали ему одну сигару и пытались объяснить, чтобы не затягивался, когда будет курить, но не уверен, что он понял, в его-то состоянии.

Представить себе что-то подобное на террасе в центре европейского города мне сложно. Ближайшая аналогия реально Кейптаун, где негры-попрошайки иногда надоедают в центре города белым и цветным, но все же, не до такой степени.

Поэтому, да, есть пятачок чудной европейской Москвы и приятных москвичей-европейцев. Заметил, что много их в центре, в метро в часы пик, когда нормальные люди возвращаются домой с работы, тогда как к закрытию метро уже начинает преобладать всякая шваль.

Европейская Москва это вечерняя кофейная Москва, когда тысячи стильно одетых и внятно выглядящих представителей поколения «молодых космополитов» (термин Бжезинского) оседают в множестве Шоколадниц, Кофехаусов, Кофеиннов, Кофебиннов и т.д.

Архитектура в этих местах, как я писал, иногда просто потрясающая, но вот исторические здания для города с такими деньгами находятся в ужасающем состоянии. Исключение — особняки частных компаний, как правило, банков, которые поддерживаются в достойном состоянии.

Нельзя не отметить работу по благоустройству ряда районов Москвы, в т.ч. на окраинах, проведенную и проводимую муниципалитетами. Весьма благотворный эффект дал снос ракушек (говорю как бывший владелец одной из них), вместо которых появилось больше размеченных парковочных мест, оборудованы многие детские и спортивные площадки, окультурены некоторые парки отдыха.

При этом, конечно, по экологии, ритму жизни, транспортному сообщению и безопасности Москва город не для комфортной жизни, по крайней мере, с детьми. Воздух в Москве реально ужасный, воду, даже кипяченную, пить можно через силу, цены на продукты невероятно взвинчены.

Кстати, о продуктах. Шоком для меня стало исчезновение из московских магазинов торта «Птичье молоко», с твердым намерением наесться коего я ехал в свой город. Причем, его не было ни на окраинах, ни в центре, пока знатоки не подсказали мне, что он точно есть в кондитерской «Праги» на Арбате — и вправду, стоял за 600 р. Второй раз купил какое-то подражание под названием торт «Птичка» — ничего так, но до оригинала, конечно, не дотягивает. В этом отношении было смешно, когда какие-то узбеки возмущенно пытались впарить мне конфеты «Птичье молоко» вместо торта или хотя бы пирожных, агрессивно крича мне вслед, что это «Птичье молоко» и есть, когда я просто повернулся и ушел.

Теперь об «узбеках» в широком смысле этого слова. Уже очевидно, что это совершенно необратимое явление для Москвы, что хуже всего, уже многими москвичами воспринимаемое как «органичное». Я ничего не имею против этих людей — в ряде случаев был свидетелем того, как явно нуждающиеся гастарбайтеры подавали милостыню русским бабушкам или перетаскивали инвалида на коляске. Но в целом уже витает в воздухе, что эти «новые москвичи» начинают осознавать свои «права» и активно созревают к тому, чтобы о них громко заявить. Был свидетелем того, как люди в небольшой очереди заходили на эскалатор на «Марксистской» и какой-то узбек начал кричать в толпу, чтобы вставали не только в правый, но и в левый обходной ряд. У меня с возрастом остается все меньше терпения мириться с бытовым хамством, которое я где могу стараюсь пресекать. И тут первым делом я хотел одернуть этого командира, сказав ему, что у нас в левом ряду принято идти и давать проходить, а стоять надо в правом. Но я сдержал себя: посмотрю, как в этой ситуации поведут себя москвичи. Повели вот как: половина стала послушно вставать в левый ряд от одного окрика узбека, вторая молча проигнорировала и никто не посмел ему возразить, указать на место.

Так что, совершенно необязательно, чтобы среднеазитатов было большинство или половина: лет десять сохранения нынешней динамики вполне достаточно, чтобы ощущение гостей и хозяев в городе начало радикально меняться, как это было и в ЮАР.

И еще раз о факторе Ислама на этом фоне. Как я уже писал в первой части своих «Московских заметок» Ислама в Москве в отличие от даже крупных западных городов пока совсем не ощущается. Термин «Москвабад» на этом фоне смотрится как обычный русский карго-китч – будь Москва Москвабадом, это был бы город, в котором может себя чувствовать комфортно хотя бы мусульманин, как, например, в Стамбуле, где с сотен минаретов слышны азаны, где Ислам вообще настолько является органикой, настолько врос в почву, настолько его ароматом пропитано все вокруг, что это опьяняет не только мусульман, но и многих туристов, влюбляющихся в Ислам. В Москве вот никакого «бада» как раз нету, здесь вся игра будет строиться на том, чтобы завозить миллионы «мусульманских иммигрантов», у которых на фоне отрыва от своей культурной почвы ехала крыша, и при этом не только не давать строить мечети, медресе и т.п., но переводить стрелки с причин этих проблем для москвичей – массовой миграции, на Ислам, который, на минуточку, является религией укорененной в Москве на протяжении шести веков татарской общины, уже не говоря о тысячах русских мусульман, москвичей-европейцев.   

Вообще мне сложно понять, насколько умственно неполноценными нужно быть русским националистам, чтобы вместо беспроигрышного, эффективного своей однозначностью и в то же время вполне национально-конфессионально-нейтрального лозунга «Мы – не Средняя Азия!», «За визовый режим с Югом!», регулярно вбрасывать какие-то совершенно безумные лозунги или идеи «против исламизации», «за запрет строительства мечетей» или «запрет ритуального забоя животных» и т.п. Как будто бы коренным москвичам есть какая-то разница, собираются тысячи гастарбайтеров в их районе возле мечетей или детских площадок, носят ли их женщины косынки или мини-юбки, едят ли они мясо, забитое по законам Шариата или нет. До какой же степени надо не уважать свой народ, чтобы подсовывать ему все эти эрзацы и до какой же степени надо быть дебилами, чтобы вестись на них, вместо того, чтобы спокойно, хладнокровно и методично, как в свое время прибалты, добиваться простой и совершенно цивилизованной вещи: «границы – на замок, гастарбайтеры — домой».

Так вот, что касается мусульман, то настоящим, то есть, осознанным и практикующим мусульманам в этом городе надо понять одну четкую вещь: в игре под названием «гастарбайтеризация — антиисламизация» Ислам как религия назначен на роль символического врага и канала для выхлопа пара, в который выходит протест москвичей против завозимых системой иммигрантов, перенаправляясь на совершенно абстрактную цель.

Поэтому именно мусульмане, конечно, в первую очередь коренные мусульмане должны не только отмежеваться от этой антиисламской по всем параметрам миграционной политики, но и, не побоюсь этого слова, сформировать свой аналог «ДПНИ», точнее, ДПМИ – Движения против массовой иммиграции, как это делало НОРМ, начиная со своего заявления по Кондопоге.

Сегодня мы, в первую очередь русские, татары, а также европеизированные кавказцы и другие москвичи-мусульмане, должны понять, что на 50% значимость и развитие фактора Ислама в московском и российском обществе сегодня и завтра будут сдерживаться массовой миграцией из Средней Азии, еще на 25% тлеющей и постоянно вспыхивающей на Кавказе войной и в целом нерешенным кавказским вопросом и на остальные 25% трендом исторической российской исламофобии, который подпитывается в наши дни двумя предыдущими факторами.

Конечно, идеальным вариантом было бы, во-первых, ввести жесткий визовый режим со Средней Азией, во-вторых, отделить или выделить в особый протекторат Северный Кавказ, и тогда внутри автохтонного российского пространства мы бы получили качественно иной «северный ислам», представленный татарами, русскими мусульманами и людьми европейской культуры в целом. Однако даже если это невозможно в такой оптимальной форме, то и с этими 25/25 можно было бы работать, получись решить проблему этих 50% — миграции из Средней Азии, тогда как при ее неустранении это будет неизбежно 50 + 25 + 25 = 100% политическое блокирование развития Ислама в России.

Именно поэтому сегодня крайне важен как минимум общинный сепаратизм белых, европейских мусульман (в первую очередь, татар и русских) с целью отдельного самопозиционирования от среднеазиатского антропотока, так и категорическое политическое размежевание с интернацизмом и интернацистами с ориентацией на политическое взаимодействие с вменяемыми (sic) автохтонистско-регионалистскими силами, ставящими во главу угла именно проблему массовой миграции и готовыми не только отделять ее от проблемы религии (симулякр, перевод стрелок), но кооптировать автохтонов, европейцев-мусульман в республиканское движение.

Вообще, это очень важная тема, о которой давно пишет незамечаемый Эдуард Надточий – дискурс и политическая философия республиканизма (кто не знает – см. гугл) вместо битых идеологий либерализма, национализма и прочих отечественных отрыжек мировой политической мысли. Это важно в том числе для русских, потому что политическое позиционирование, во главе угла которого находится бренд «русский» заведомо порочно из-за его программирования «политическим ДНК русского», то есть, всей этой имперщиной, совковщиной, азиатчиной, византийщиной и т.п. Здесь правы Широпаев и Штепа – необходимо переходить на позиции «многорусья», то есть, русского, как де факто субстанциональной основы, которая оформляется в политически дееспособные и не связанные с «русским политическим ДНК» формы: московский республиканизм, кубанский автономизм, смоленство, рязанство, вятизм и т.д., и т.п.

И, конечно, в этом раскладе русским регионам крайне важен самый тесный союз с народами-автохтонами, которые не только неразрывно вплетены в геополитическую ткань русского пространства, но и которые уже столетиями составляют совместно этнический ансамбль Северной Евразии: северных тюрок и угрофинов прежде всего. В этом смысле подобно тому как европейские новые правые совместно борются за идентичность европейских этносов против якобинского State—Nation и брюсселевского Евро-СССР, необходимы евразийские новые правые как подлинные евразийцы – сторонники Евразии автохтонных этносов и автономных регионов, против дугинско-прохановского шулерства, обслуживающего империалистический проект «Бразилии».  

(опубликовано в «livejournal«)