Если предыдущая статья «Глобальный политический дискурс и Ислам» была о том, в каком политическом мире мы сейчас живем, то эта будет о том, в результате каких идейных и политических процессов он складывался.

Это интересно знать по двум причинам. Первая — все та же, а именно, чтобы мусульмане могли ориентироваться в мире, в котором живут, нравится им это или нет, и понимать, как он устроен и как он формировался, потому что без этого сегодня они обречены быть лишь объектом его воздействия на себя. Вторая — ценность опыта такого глобального революционного проекта как марксизм, который еще совсем недавно рассматривался многими как такая же антисистемная и одиозная угроза существующей мировой системе, которую сегодня многие видят в Исламе.

Поэтому, понимать, как марксизм пришел к тому состоянию, к которому он пришел сейчас, как и то, к чему же он собственно пришел, для мусульман как представителей мировоззрения, находящегося сейчас в схожем положении, было бы полезно.

Большевики, меньшевики и буржуазные демократии

Начнем с самого начала, а именно, азов историософии марксизма «для чайников». Маркс считал, что человечество прогрессивно развивается от феодализма к социализму через капитализм и буржуазную демократию. Социализм и его конечная фаза — коммунизм должны были стать формацией, в которой упразднятся все виды угнетения человека человеком и восторжествует полная справедливость, в то время, как и феодализм, и капитализм представляют собой хоть разные, но все равно эксплуататорские по своей сути формации.

При этом капитализм считался более прогрессивным, чем феодализм, несмотря на усиление некоторых видов эксплуатации, потому что, в рамках учения диалектического и исторического материализма, он таким образом создавал предпосылки для перехода к социализму, к которому без них придти невозможно. Этим объяснялось двойственное отношение марксистов к буржуазно-демократическим (то есть, демократическим, но не социалистическим) движениям. С одной стороны, в долгосрочной перспективе они считали их своими противниками, так как они не собираются бороться с эксплуатацией как таковой, а собираются лишь заменить одну ее форму (феодальную) на другую (капиталистическую). С другой стороны, в борьбе против феодализма и таких его проявлений как монархия, клерикализм и т. д. марксисты поддерживали буржуазных демократов, так как считали, что без их победы не возникнет необходимых условий для победы социализма. В частности, Владимир Ульянов (Ленин) сформулировал это как программу-минимум и программу-максимум русской социал-демократии. Минимум — добиться реализации общедемократических задач, что предполагало широкий фронт с участием буржуазно-демократических сил. Максимум — это уже следующий этап, то есть, переход к борьбе социализма против буржуазной демократии и капитализма.

Такой двухэтапности первоначально придерживались все марксисты, что отличало их от тех социалистов, которые считали возможным построение социализма в архаичных обществах, минуя капитализм — таких марксисты называли утопическими коммунистами или ненаучными коммунистами, считая себя приверженцами научного коммунизма. Однако постепенно внутри марксизма, в том числе русского, стали все более отчетливо выделяться два разных, конкурирующих подхода.

Первый был представлен уже упомянутым Ульяновым-Лениным, который со временем пришел к заключению, что социал-демократы (социалисты) могут возглавить общедемократическую борьбу и, если не миновать вообще, то максимально сократить период буржуазной демократии, форсировав переход к социализму через установление пролетарской диктатуры. Это он впоследствии и осуществил, противопоставив контролируемые его последователями — большевиками советы Учредительному собранию как общедемократическому органу, поддержанному наряду с буржуазными демократами той частью социалистов, что отвергали ленинский подход — меньшевиками и эсерами.

Наряду со сторонниками Ленина, которые стали называться большевиками или просто коммунистами, в марксизме выделились сторонники совершенно иного подхода, которые в России стали известны как меньшевики, на Западе на тот момент назывались реформистами или ревизионистами, а в последующем стали называться просто социал-демократами. Они считали, что попытка перехода к социализму и социал-демократии без достаточного для этого развития капитализма и буржуазной демократии — это авантюра, которая закончится кровавой диктатурой и не прогрессом, а откатом в докапиталистические отношения.

Как известной, в ходе революции и гражданской войны в России победили именно большевики. В 1919 году они уже собрали в Москве первый конгресс Коминтерна, который был призван организовать мировое коммунистическое движение вокруг большевизма и с центром в Советской России, где он победил. Неспособность буржуазных демократий эффективно противостоять большевизму привела в Европе к возникновению фашизма, явления, о котором будет отдельно сказано ниже. Что касается социал-демократов, они в такой ситуации оказывались между молотом и наковальней и вступали в те или иные союзы в зависимости от ситуации. Во время гражданской войны в Испании коммунисты, социал-демократы и другие виды социалистов вместе дрались против фашизма. В целом, ни для фашистов не были приемлемы социал-демократы, впрочем как и любые демократы вообще, ни для социал-демократов — фашисты. Социал-демократы охотно вступали в союзы с буржуазными демократиями для противодействия фашизму, как это было во многих западных странах. Но были и такие случаи, когда социал-демократы для противодействия коммунистам, если не превращались в фашистов сами (как это произошло с основателем фашизма Муссолини, который начинал членом Социалистической партии и главредом ее газеты), то отчетливо эволюционировали в эту сторону, как это было с создателем независимой Польши Пилсудским, который изначально был польским социалистом, но в противостоянии с советской Россией превратился в первую очередь в националиста, причем, достаточно авторитарного.

При этом неоднозначные процессы начались и в самом коммунистическом лагере. В частности, Лев Троцкий, который был активным участником большевистской революции, обвинил Сталина, ставшего в результате нее диктатором, в том, что он свернул с революционного пути строительства социализма и вверг страну в реакцию (от чего и предупреждали коммунистов реформистские социал-демократы). В России троцкисты, как известно, были разгромлены, сам Троцкий убит Рамоном Меркадером по приказу Сталина в 1940 году, однако, в мировом коммунистическом и левом движении троцкисты сохранились, с ними стали происходить весьма интересные метаморфозы и в последующем они сыграли достаточно интересную роль, о чем будет сказано ниже.

Реакция фашизма

Итак, к 20-30-м годам прошлого века т. н. буржуазные демократии, то есть, демократические системы, существующие на базисе капиталистической экономики с доминированием в них крупных собственников (в диапазоне от финансового и промышленного капитала до аристократии, церкви и латифундистов), стали подвергаться атаке не только слева — со стороны коммунистов и других социалистов, но и справа, точнее, с крайне правого фланга.

Соответствующие движения и идеологии обобщенно называются термином «фашизм», хотя надо отметить, что он может использоваться лишь условно и в ряде случаев не очень корректно. Например, немецкие национал-социалисты, они же нацисты или гитлеристы, категорически возражали, когда их называли фашистами, так как между ними и представителями итальянского движения с соответствующим названием существовали принципиальные разногласия по ряду вопросов. Итальянские фашисты, немецкие нацисты, испанские фалангисты, румынские гвардисты, хорватские усташи и многие другие — у каждой из таких идеологий существовала своя специфика. Поэтому, научно их обычно классифицируют как движения «третьего пути» (из-за противостояния как коммунистам, так и либеральным демократиям) или «консервативно-революционные» движения, но для лучшего восприятия можно их все с оговоркой рассматривать как разновидности фашизма, учитывая то, что именно в Италии в 1922 году движение подобного рода преуспело впервые в Европе.

В понимании исторического процесса фашизм занимал по отношению к буржуазной демократии прямо противоположную коммунистам позицию. Как мы помним, последние считали буржуазную демократию порочной, но необходимой на определенном историческом этапе, чтобы покончить с пережитками феодализма и подготовить условия для последующего торжества социализма. Это-то и не нравилось фашистам, для которых коммунизм был абсолютным злом, но корни которого они, как и марксисты, видели уже в буржуазной демократии и капитализме. Для фашистов ценность представляло как раз все то, что совместно разрушали и ненавидели как буржуазные демократы, так и коммунисты — традиция, иерархия, аристократия, сословность, религия, воинственность, патриархат и т. д. Многие их элементы продолжали сохраняться и при буржуазных демократиях, что в них не нравилось левым, нравилось правым (консервативным или правым либералам, логику которых мы описывали в прошлой статье), что же касается фашистов, они считали эти буржуазные демократии прогнившими, порочными в своей основе и движущимися к упадку, а потому и несостоятельными в борьбе с коммунизмом, которые эти ценности упадка (они же прогресса для левых) воплощает в себе в радикальном виде.

В 20-40-е годы не только в Европе, но и практически во всем мире столкнулись между собой три эти партии или, используя выражение Джемаля, клуба: коммунистический, буржуазно-демократический и фашистский. Оплотом коммунистического был СССР, буржуазно-демократического — Англия, Франция и США, а фашистского — первоначально т. н. страны Оси (Берлин — Рим — Токио), которые стали стремительно расширяться за счет новых стран, где такие силы приходили к власти (Испания, Португалия, Венгрия, Румыния, Хорватия), либо попадали под оккупацию Германии (Словакия, страны Скандинавии, Бенилюкса и др.). Мы сейчас не будем предметно разбирать ту роль, которую сыграл в историческом процессе т. н. фашизм, ибо эта тема требует отдельного разбора. Отметим лишь, что именно он принял на себя главный удар со стороны коммунизма и пытался разгромить его сам, в то время как буржуазно-демократическим режимам было свойственно хоть и негативное, но достаточно пассивное отношение к коммунистической угрозе и в целом оборонительная позиция по отношению к ней.

Однако в 1945 году буржуазно-демократический, он же теперь западный лагерь, и коммунистический, он же теперь восточный, которые поделили между собой Европу в результате исчезновения «третьей силы», остались один на один. Позиции Западного лагеря при этом резко ухудшились, ведь если до Второй мировой войны его границы с коммунистическим лагерем начинались в Прибалтике и странах Восточной Европы, то теперь армия Восточного блока стояла в Берлине, контролируя не только всю Восточную Европу, но и стратегически важный кусок западной (ГДР).

Такое усиление коммунистической угрозы, с одной стороны, и исчезновение буферной зоны в виде фашизма, с другой стороны, привели к некоторым сдвигам в послевоенном Западном лагере. Для противостояния усилившейся коммунистической угрозе ему пришлось, как включить в себя часть сторонников и бывших функционеров фашистских движений, которые желали продолжить борьбу с коммунизмом, но понимали, что в самостоятельном качестве этого уже делать не смогут, так и в ограниченном виде принять на вооружение их методы. Первое чаще всего ассоциируется с т. н. операцией «Гладио», которую ЦРУ осуществляло не только в Западной Европе, но и в Латинской Америке, куда эвакуировалось немало немецких и итальянских фашистов и где они потом приняли активное участие в радикальном противодействии коммунистам в составе военных хунт, спецслужб и эскадронов смерти, а также в Турции, послевоенное развитие которой надо рассматривать под этим углом. Второе имело место в самих США в эпоху т. н. маккартизма, когда шла самая настоящая охота на явных и тайных коммунистов и их потенциальных агентов, хотя рамка либеральной демократии при этом сохранялась.

Асимметричный ответ левых: «культурный марксизм»

Хуже всего коммунистам и другим левым пришлось в тех странах, где власть оказалась у фашистов. Например, в Италии с ее настоящими, без кавычек и оговорок фашистами. Один из лидеров местных коммунистов — Антонио Грамши был приговорен к 20 годам заключения, но отсидев 9 лет, вышел на свободу с подорванным здоровьем и через несколько дней умер от инсульта. Однако за время нахождения в заключении успел написать несколько тысяч страниц своих известных «Тюремных тетрадей», в которых помимо прочего сформулировал новую концепцию борьбы за торжество левых идей.

Классический марксизм относил культуру к сфере надстройки общества наряду с политикой, считая, что она определяется его базисом — экономикой. Грамши же рассматривал культуру — совокупность представлений и ценностей, разлитых по обществу, в самостоятельном качестве, объясняя своим единомышленникам, что будучи глубоко укорененными в социуме, они могут оказывать не менее решающее воздействие на его развитие, чем политика и экономика, которые также от них зависят.

Собственно, Грамши не придумал ничего принципиально нового — решающее воздействие культурных настроек для развития общества к тому времени было обосновано рядом других теоретиков, например, Максом Вебером. Однако для левых и марксистов, которые игнорировали или преуменьшали значение культуры, такое видение было так же нехарактерно, как и актуально — ведь им требовалось понять, почему даже при благоприятных для победы коммунистов, согласно теории Маркса, экономических условиях, победу одерживал фашизм. Это более-менее легко можно было объяснить применительно к таких аграрным странам с запаздывающим развитием капитализма как Италия, но как могло получиться, что в такой развитой капиталистической стране как Германия с ее передовым пролетариатом, тот предпочитал националистическую солидарность, которая по марксизму, служит интересам буржуазии, классовой интернациональной? Этой теме после войны были посвящены тысячи исследований об особых качествах немецкой культуры, породившей нацизм. К ним подключился и т. н. психоанализ, созданный З.Фрейдом и после войны развитый Э.Фроммом, который считал, что основой тоталитарных идеологий с присущими им отношениями власти и подчинения, являются психосексуальные комплексы и отклонения, способные приобретать массовый характер.

Кстати, левым — это уже не касается Грамши — требовалось разобраться и с тем, что произошло внутри них. Выше я упоминал троцкистов с их обвинениями сталинизма в предательстве сути революционного социализма (одна из книг Троцкого так и называлась — «Преданная революция»), но помимо претензий политического характера они содержали в себе обвинения в предательстве ценностей прогрессивного социализма и реставрации реакционных ценностей в социалистическом обличье — авторитаризма, великодержавного шовинизма, консервативной морали и т. п. Больше того, в среде троцкистов получили развитие представление о родстве сталинизма с фашизмом или даже о сталинизме как одной из разновидностей фашизма, учитывая то, что фашистские идеологии в области экономики также включали в себя социалистическую составляющую, призванную сплотить нацию.

То есть, надо отметить, что у коммунистов, которые оказались у власти, установив тоталитарные режимы, и у коммунистов и шире левых, которые оказались в подполье или полуподполье при власти фашистских или воинствующе-антикоммунистических режимов, начинают формироваться разные взгляды на развитие общества. В среде последних, в частности, под влиянием троцкистов начинает формироваться понимание, что советский коммунизм с его авторитарным режимом, партийной бюрократией, государственным контролем всех сфер жизни общества — это далеко не тот идеал, к которому следует стремиться прогрессивным левым.

Так вот, Грамши объяснил коммунистам, почему, чтобы изменить сознание общества, нужно бороться в первую очередь не за власть, а за т. н. «культурную гегемонию», то есть, господство в обществе определенных представлений в основополагающих сферах его жизни. А сотни тех, кого он характеризовал как «органических интеллектуалов», то есть, создателей и распространителей этих представлений, ринулись реализовывать эту концепцию на Западе с учетом всего сказанного.

В итоге на Западе и появился феномен, который стал известен под названием «культурный марксизм» — то есть, совокупность идей и понятий, изменивших представления западноевропейского общества по базовым вопросам, описанным в предыдущей статьи. Произошло это примерно к 70-м годам прошлого столетия, то есть, левым, находившимся не у власти, удалось добиться той самой культурной гегемонии, к завоеванию которой их призывал Грамши.

Как же им это удалось? Главным образом, через завоевание университетско-академической среды и развлекательной культуры, то есть, музыки, кино, литературы. В первой вырабатывались концепции, формирующие новое сознание западных людей, их образованной части, вторая — доступными средствами воздействовали уже на их подсознание.

Академическое формирование «культурного марксизма» (этот термин ко всей совокупности этих представлений можно применять только также условно и обобщенно, как термин «фашизм» к соответствующим движениям) осуществлялось из двух основных источников: немецко-американской Франфурктской школы и французской философии постмодернизма. Они совокупными усилиями и сформировали те идейные представления современных прогрессивных левых, которые были описаны в предыдущей статье.

С другой стороны, бурно развивалась новая массовая культура: джаз, блюз, рок-н-ролл, рэгги, хиппи, легкие и не очень наркотики, наконец, сексуальная революция с ее «свободными отношениями», феминистскими установками и толернатностью к гомосексуализму. Все это методично, в глобальном масштабе популяризировалось образами, создаваемыми в Голливуде — этой тяжелой артиллерии в разрушении консервативных семейных ценностей за редкими исключениями, относящимися к эпохе разгара Холодной войны и новой волны консерватизма в 80-е годы.

Своеобразным блендером, в котором перемешались эти академические,теоретические и культурные, если их так можно назвать, установки стали события, получившие известность под названием Парижская весна. Эти волнения студентов, творческой интеллигенции и левых активистов, охватившие Францию в 1968 году, хоть и не вылилась в коммунистическую революцию, на что надеялись многие леворадикалы, но заставили уйти из власти национал-консерватора Де Голля, ознаменовав собой культурно-политический триумф «культурного марксизма».

Отставка Де Голя, демонтаж авторитарного режима Франко и демократические реформы в Испании, падение аналогичного режима «черных полковников» в Греции, аналогичные события в других западных странах — все это звенья в цепи поражений тех правых, антикоммунистических режимов, которые противостояли Советскому блоку. Несостоятельность правых в тот момент уже была очевидной — они не только не могли сопротивляться, но и долгое время не понимали, что происходит. Исключением были лишь антисистемные мыслители условно «фашистского» типа (Ю.Эвола, М.Хайдеггер, К.Шмитт), но они никак не могли защищать западный порядок, ибо и сами были его изгоями, и ненавидели его не меньше левых.

Западноевропейское капиталистическое общество, справившееся с вызовами фашизма и коммунизма на полях сражений, в идейном плане оказалось банкротом — оно отказалось от тех ценностей, для защиты которых требовалось принять фашизм, и оно не имело ничего, что могло бы в ценностном отношении сопротивляться культурному марксизму.

Итоги Левого и перспективы Исламского проекта

Торжество левого проекта на Западе складывалось из двух составляющих: «культурного марксизма», но также — в Европе — социал-демократии.

Те, реформистские социал-демократы или, по-русски — меньшевики, о которых мы говорили в начале статьи, в одних странах (например, скандинавских) приходили к власти парламентским путем и осуществляли свою экономическую политику, в других, находясь в оппозиции или будучи в состоянии участвовать в правящих коалициях, серьезно на нее влияли. Результатом этого становилось расширение социальных прав наемных работников и других необеспеченных слоев населения: сокращение рабочего дня, увеличение отпусков, пенсий, детских пособий, бесплатной медицины и т. д. Капитализм как таковой при этом не ликвидировался, но на капитал и состоятельных граждан возлагалась социальная нагрузка в виде высоких налогов, которые распределялись в пользу малообеспеченных слоев населения.

То есть, фактически левые идеи на Западе начали побеждать эволюционным путем, причем, примерно в то же время, когда в СССР и Восточном блоке (Пражская весна) советская версия левого проекта начала приходить в упадок.

Тем не менее, надо понимать, что несмотря на внутреннее разложение советского проекта, он оставался головной болью для западных антикоммунистов вплоть до поздней Перестройки. Ведь огромные ресурсы вкладывались в поддержку левых и антизападных движений по всему миру, в СССР готовились их не только политические, но и военно-партизанские кадры, благодаря советской помощи вьетнамские коммунисты разгромили США, на Кубе победил Фидель Кастро, Че Гевара пытался распространять революцию по всей Латинской Америке, а ядерная война из-за Карибского кризиса чуть не произошла уже при Хрущеве с его «Оттепелью». В этой связи на Западе присутствовали два взгляда на дальнейшие отношения с СССР. Один — правый, отличающийся радикальным антикоммунизмом, вобравший в себя осколки фашистских движений с соответствующим настроем. Он предполагал необходимость борьбы с «красной чумой» до победного конца, при необходимости — военными методами и поддержкой таковых, включая и военные перевороты, как было в Чили. Второй — связанный с левыми кругами, в частности, в Демократической партии США, а также в европейских социал-демократиях, в которых присутствовало немало бывших коммунистов. Они призывали к «разрядке» и «перезагрузке» отношений с СССР и в этой среде, причем, с распространением соответствующих идей по обе стороны железного занавеса, появилась доктрина т. н. «конвергенции», то есть, снятия противоречий между Западом и Востоком через социализацию капитализма и капитализацию социализма. Сторонником именно этой идеи был Горбачев, и она у него не удалась — Восточный блок и Советский Союз развалились, что восприняли как свою победу правые «ястребы» на Западе. Кстати, как и обещал, скажу пару слов об интересной метаморфозе, произошедшей с частью бывших троцкистов на Западе. Если для многих социал-демократов было свойственно примиренческое отношение к СССР (все-таки, двоюродные братья по марксизму), то накал ненависти к сталинизму и Советскому блоку, в котором он воплотился, в среде разгромленных в нем троцкистов был таков, что некоторые выходцы из этой среды принесли его с собой в антисоветский западный лагерь. Таков был случай многих неоконов, о которых шла речь в предыдущей статье, в молодости имевших троцкистские взгляды, из-за чего палеоконы никогда не считали их своими.

Впрочем, отношения Запада и его разных фракций с Советским блоком интересуют нас постольку-поскольку они связано с темой развития левого проекта на Западе. А он там, казалось бы, одержал полную победу, на которую не повлиял даже распад СССР — напротив, легко можно увидеть, что именно после этого, когда угроза Холодной войны была уже снята, левые стали приходить к власти в одной западной стране за другой. Помимо традиционно левой Скандинавии это социалист Франсуа Миттеран во Франции, социал-демократ Герхард Шредер в Германии, лейборист Тони Блэр в Великобритании, наконец, демократы Билл Клинтон, а впоследствии и Барак Обама в США.

Но вот вопрос — насколько все это можно считать торжеством левого проекта? Ведь ни капитализм с его имущественным неравенством внутри самих западных стран, ни, тем более, неоимпериализм и неоколониализм с его неравенством стран в мировом масштабе, никуда не делись. А значит, не только главная проблема, поставленная теоретиками марксизма, за стремление решить которую его последователи заплатили миллионами жизней, не была решена, но ее даже не собираются решать все эти культурные марксисты и западные социал-демократы. По сути, они довольствовались ролью карманной оппозиции или даже прислуги мирового капитализма и империализма, причем, оплаченной жертвами коммунистов непримиримых, ибо только для их нейтрализации капитализм и буржуазные демократии и шли на уступки умеренным левым.

Таков критический взгляд на успехи культурного марксизма и социал-демократии в среде радикальных левых, положение, которых, впрочем, выглядит сегодня совсем маргинальным. После краха СССР и превращения Китая в государственно-капиталистическую страну, кроме совсем уж безумной КНДР в мире остался единственный живой радикально-левый проект — Рабочей Партии Курдистана, да и тот, очевидно, только благодаря поддержке американского империализма. Это, конечно, позволяет западным и вообще умеренным левым, социал-демократам, меньшевикам и культурным марксистам, отвечать, что по сравнению с провалившимися большевиками, они в любом случае добились максимально возможного торжества прогрессивных левых ценностей, к которым современные западные общества сегодня ближе, чем какие-либо иные за всю историю человечества — по таким параметрам как права человека, социальные гарантии, продолжительность жизни, экология, свобода самовыражения, равенство мужчин и женщин, и т. д., и т. п.

Однако вопреки прогнозу о «конце истории», сделанном после Холодной войны американским футурологом Фрэнсисом Фукуямой, история на этом, очевидно, не закончена, как недавно признал и он сам. В том числе и история левого проекта и левого движения на Западе, которые сейчас оказались перед лицом мощнейшего кризиса за многие десятилетия, связанного с утратой ими их основного ресурса — поддержки масс, симпатии которых сегодня в одной западной стране за другой начинают склоняться к ультраправым популистам. Причина этого заключается в том, что в свое время культурные марксисты пришли к выводу, что ставка на массы и большинство бесперспективна, более того, само это большинство в силу укорененности в нем консервативных культурных установок является потенциальной опорой диктатуры и фашизма, а потому ставка должна делаться на его расщепление и всевозможные меньшинства. Это нами было подробно описано в предыдущей статье. На этом поприще культурные марксисты добились немалых успехов, позволивших им драматически изменить западные общества во многих отношениях. Однако сами массы, относящие себя к большинству, при этом никуда не делись. Экономические реалии капитализма в условиях кризиса и трансформации его глобальной системы во многих случаях бьют по ним все больше и больше, но левые с их ставкой на меньшинства и прогрессивные круги, по сути ставшие новыми элитами, доверия масс больше не имеют.

Отсюда и крен масс в сторону правого популизма, который впрочем в отличие от фашизма, предлагавшего радикальную программу преобразования экономики и общества, в долгосрочной перспективе также ничего им предложить не может, хотя в кратко- и средне- срочной перспективе вполне может эксплуатировать эту востребованность. Гейдар Джемаль считал, что в этом зазоре возникает ниша для нового Радикального клуба, которая высвобождается в результате исчерпанности смыслов классического марксизма и левого дискурса, и что занять ее может и должен политический Ислам. Эта идея, как и противопоставление Радикального клуба другому углу его треугольника — Традиционалистскому клубу, на мой взгляд, нуждается в серьезной критической проработке. Однако как бы то ни было, чтобы претендовать на роль самостоятельного субъекта в глобальной политике и лидерство в одном из мировых клубов, исламскому политическому мышлению требуется хотя бы тот уровень анализа исторических процессов и выработки адекватной стратегии и тактики, который был у марксизма. Пока они, очевидно, отсутствуют, что признавал и сам Джемаль, сравнивавший состояние современного исламского движения с уровнем«революции 1848г, когда молодой Маркс только бежал из Германии, но еще не начал писать «Капитал», «Немецкую идеологию», «Коммунистический манифест»».

Поэтому, смотря на вещи реально, в этих условиях и пока такой уровень не будет достигнут, мусульманам помимо обреченного на разгром стихийного сопротивления остаются только две линии поведения. Это либо отстранение от участия во всех подобных играх, рассматриваемых как фитны последних времен, со следованием соответствующим хадисам (про то, что сидящий лучше стоящего, что необходимо разбить меч об скалу и т. д.), либо попытки встроиться в один из существующих мировых клубов и лавировать между ними, что мы сейчас и наблюдаем. Насколько такие попытки будут успешными — покажет история.

Опубликовано на Голос Ислама