1. Боснийский национальный миф и его континутеты. 2. Восстание Хусейна Градашевича и разрыв Османской пуповины. 3. Австрийский период: консервативный лоялизм в неисламской империи. 4. Первый югославский блин комом. 5. Между Великой Хорватией и Третьим Рейхом — в поисках мусульманской субъектности. 6. Югославский интернационализм и признание Мусульманской нации. 7. Второй югославский блин комом. 8. Война в Боснии — за выживание нации и/или целостность государства. 9. Дейтонский мир: спасение или ловушка? 10. Гражданское или национальное государство? 11. Что дальше — плохой мир или «хорошая война»?

Боснии и ее мусульманам автор этих строк посвятил уже не одну статью и множество заметок. Для этого есть много причин, и субъективных — живой интерес к единственному состоявшемуся славяноязычному мусульманскому народу, но и объективных тоже. Сегодня противоречия внутри Боснии снова оказываются в центре мировой политики, и новая война из-за них с вовлечением ведущих геополитических игроков рассматривается многими как весьма вероятная. В связи с чем следует напомнить, что непосредственным поводом для начала Первой мировой войны стало убийство в Сараево австрийского эрц-герцога Франца-Фердинанда членом сербской националистической организации «Молодая Босния».

С тех пор прошел уже век, а внутренние противоречия, которые привели и к этому убийству, и к этой войне, никуда не исчезли, сохраняя свой взрывоопасный потенциал. Поэтому нам не помешает понять, что именно они собой представляют. А заодно и взглянуть на них под углом такого увлекательного исторического процесса как формирование политической нации боснийских мусульман, интересного как для их единоверцев, так и для всех, кто интересуется этнической и национальной историей.

Бошняцкий национальный миф и его континуитеты

О боснийцах за пределами Боснии и Балкан известно не так много. На них смотрят как на потомков славян, принявших Ислам под властью османов (добровольно, как считают одни, или вынужденно, как считают другие) и сохранивших приверженность ему даже после ухода турок с Балкан. Из-за этого, как считается, они конфликтуют со своими земляками и соседями, придерживающимися других религий: православными сербам и католиками хорватами.

Это не очень похоже на историю полноценной нации, но скорее на историю народа, говорящего на одном языке, генетически единого, но поделенного на три части религией. Так на это принято смотреть у многих сербов и тех русских, что разделяют их взгляд. И нельзя сказать, что он вообще лишен оснований. В значительной мере три эти современные нации сформировались путем выбора людьми почти идентичного языка и происхождения той или иной религии. Однако, во-первых, важно понимать, отталкиваясь от чего и как именно шел данный процесс, ибо это те частности, которые определяют его конкретную суть. Во-вторых, когда мы говорим о современных нациях, надо понимать, что в их создании политические и социальные факторы играют порой не меньшую роль, чем этнические, и что именно в совокупности они определяют итоговый продукт — нацию, а не просто этнос.

Эта диалектика политического и этнического проявляет себя в реальности и самосознании бошняков. Несмотря на то, что современная политическая нация бошняков окончательно сформировалась совсем недавно, ее национальный миф (миф — это рассказ, нарратив, а необязательно ложь, как считают некоторые) основан на идее древности и неразрывной связи «почвы, крови и духа» этого народа и его страны. Речь идет, как минимум, о трех континуитетах, на которые опираются Босния и боснизм (бошняцтво): 1) геополитическом; 2) демографическом; 3) духовном.

Геополитический континуитет — это единство географического пространства современной Боснии и Герцеговины сквозь сменяющие друг друга политические образования — от средневекого Боснийского баната, через санджак, вилаят — пашалык под Османской властью, к имперской провинции (Reichsland) Босния и Герцеговина в составе Австрийской империи, республике Босния и Герцеговина в составе Югославии и в конце-концов к нынешней Боснии и Герцеговине.

Демографический континуитет — это представление об автохтонности бошняков на территории современной Боснии и Герцеговины, начиная как минимум с появления на Балканах славян (другие возводят их происхождение еще к иллирийцам), вопреки приписываемому им противниками происхождению от турок и в отличие от иностранного происхождения, приписываемого самими бошняками тем, кто отрицает за ними право на Боснию (см. здесь);

Духовный континуитет — представление о самобытной, непрерывной духовной традиции бошняков, выраженной в том, что их предки изначально не принадлежали ни к восточной (православной), ни к западной (католической) версии христианства, а были внутри него диссидентами — богумилами и патаренами под крышей независимой Боснийской церкви, что впоследствии привело их к принятию Ислама в близкой мистическо-суфийской версии османов.

В дополнение к этим афишируемым представлениям я бы привел еще одно — мало афишируемое, но имеющее непосредственное отношение к национальному символу бошняков — лилии. В статье «Под знаком лилии: Ислам и гибеллинская ориентация в южно-восточной Европе» я подробно писал о ярко выраженном гибеллинском характере боснийской феодальной элиты, сделавшей ее органическим союзником османов. Это противостояние гвельфов с гибеллинами на местном уровне проходит через всю историю бошняков — когда я написал заметку об аристократическом характере бошняцкого проекта и ненависти к нему сербского простонародья, читатель-сербофил справедливо заметил в комментарии, что в свою очередь сербский национальный проект, сгруппированный вокруг церкви, имел ярко выраженный жреческий характер. Забегая вперед, надо сказать, что несмотря на важную роль корпорации ильмие (улемов) в поддержании основы бошняцкой идентичности — Ислама, оформилась в субъектную нацию она вокруг политического авангарда, значительная часть которого имела бекское (беговы), то есть, феодально-аристократическое происхождение. То есть, помимо трех общепризнанных и выпячиваемых бошняками континуитетов, можно говорить и о социальном, аристократическом, нашедшем воплощение в самом их национальном символе.

Однако чтобы понимать, как это все работало и взаимодействовало между собой на практике, нам придется перейти от национальной мифологии к беспристрастной технологии социальных, политических и иных процессов боснийского нациегенеза.

Восстание Хусейна Градашевича и разрыв Османской пуповины

В одной из своих статей об истории Ислама на Балканах я так описывал положение бошняков при османах:

«Так или иначе с приходом и укоренением османов представители боснийской аристократии (шляхты) стали переходить в Ислам в качестве представителей консолидированной корпорации. Проблемы раскола на католиков и православных, как у албанцев, у них не было, а гетередоксальные христианские секты плавно исчезали в Исламе, как это было и во многих других местах. Союз с османами стал звездным часом для боснийской элиты — они не только сохранили свои права и упрочили свои позиции дома, но и превратились в один из ведущих этносов огромного Исламского мира под эгидой Османского халифата. Боснийцы в Османском государстве были великими визирями, губернаторами и наместниками в самых разных провинциях, командующими армий и флотов. В целом, по многочисленным сведениям, роль славян при дворе османского султана была аналогичной роли немцев при императорском дворе в Петербурге, причем, во времена их максимального влияния. Османские же мусульмане-славяне фактически и завоевали Венгрию. Так, итальянский путешественник Марко Антонио Пигафетт, который посетил Буду в 1567, писал, что на хорватском языке «говорил почти каждый турок». Турецкий хронист Евлия Челеби писал через сто лет: «Жители Буды это боснийцы из Боснии, хотя они и неплохо говорят по-венгерски», а Фекете Лайош утверждал, что «не более четверти солдат, числящихся в реестре, были этническими турками. Большинство магометанских солдат были славянского происхождения — боснийского, хорватского, сербского и т. д.».

Тем не менее, процесс формирования бошняцкой политической нации начинается в момент расхождения ее интересов с новой политикой Османского государства. Именно с новой, потому что произошло это тогда, когда в Османии начался процесс превращения из феодальной империи со сложной системой вассальных отношений и автономий в централизованное государство модерного типа. В конце 20-х годов позапрошлого века султан Махмуд II, которого иногда называют Петром I Османской империи, начал урезать права боснийских землевладельцев, одновременно с этим увеличивая налоги и права османских чиновников. Однако каплей, переполнившей чашу терпения бошняцкой знати, стало предоставление в то же самое время автономии Сербии под давлением России и присоединение к ней 6 боснийских областей (нахийя). Результатом этого в 1830 году стало восстание босняцкой знати под руководством капитана (управителя) Градашача — Хусейна (Хусейна Градашевича).

Надо заметить, что восставшие не ставили под сомнение власть османского султана как имама мусульман, ни целей отделения от Османского государства и создания собственного. Единственное, чего они добивались — это возврата отнятых у них прав и земель и гарантий боснийской автономии. Восстание в течение двух лет успешно охватило всю Боснию, но в итоге было подавлено. Градашевич сдался и отправился в ссылку в Стамбул, где и закончил свои дни.

С точки зрения, твердых османофилов, бошняцких в том числе, Хусейн Градашевич совершил предательство и фитну, аналогичную тем, что в 1916 году совершили арабы во главе с шерифом Мекки Хусейном, восставшие против османского халифа. Для таких бошняков и сегодня героями тех дней являются не Хусейн Градашевич и его соратники, а бошняцкая знать Герцеговины, сохранившая верность султану и сыгравшая решающую роль в разгроме повстанцев в ключевом сражении на Ступе 1833 года. В благодарность их лидеру Али аге Ризванбеговичу был пожалован Герцеговинский эялет (Эялет-и Херсек) со столицей в Мостаре.

Аргументы «османской партии» прекрасно понятны любому искреннему мусульманину. Ведь спустя три четверти века национализмы начнут рвать в клочья единое исламское пространство, в итоге чего проиграют все мусульмане. А боснийские проиграют вдвойне — если в Османской империи они были не только правителями и привилегированным населением самой Боснии, но и видной частью османской элиты, по сути, одним из государствообразующих народов Халифата, то вся история Боснии после османов это сплошная борьба мусульман за элементарное выживание, причем, зачастую неуспешная, учитывая регулярные геноциды над ними.

Но дело в том, что проблемы мусульман Боснии начались еще тогда, когда Османский халифат продолжал существовать. Османы ушли из Боснии в 1878 году по решению Берлинского конгресса, передав фактический контроль над ней Австрийской империи, и сохранив за собой номинальные права на нее. Ушли, как указывают сторонники «османской партии» не от хорошей жизни — они были вынуждены сделать это, проиграв Балканскую войну 1877 — 1878 гг. России и поддержанным ей православным инсургентам. И это оправдание можно было бы принять, но сделать это мешают два «но». Когда вопрос встал уже о защите и сохранении Анатолии, османы или, точнее, турки, каковыми они на тот момент уже начали себя осознавать, уперлись намертво так, что сдвинуть их было уже невозможно. И если для Османского государства как цивилизационного феномена Румелия — его европейская часть была не менее значимой, чем Анатолия (современная Турция), то для формирующейся на фоне его краха турецкой нации приоритеты были очевидны. И Румелией движущееся курсом национализации Османское государство пожертвовало ради сохранения Анатолии еще, когда существовал Халифат — тот, верность которому мусульмане Герцеговины предпочли солидарности с соплеменниками.

Второе «но» заключается в том, что реформы, вынудившие восстать против султана бошняцкую знать, как это можно уже констатировать задним числом, как раз и приближали не только потерю османами Боснии, но и ту катастрофу, которое это влекло за собой для местных мусульман. Дело в том, что если на первом этапе этих реформ Стамбул осуществлял централизацию управления и ликвидацию местных вольностей, что с точки зрения государства, нуждающегося в модернизации, выглядит логичным, то по мере их развития была ликвидирована дифференцированно-коммунитарная (миллетская) система и немусульмане были уравнены в правах с мусульманами. Это тоже вполне логично в рамках политики превращения всех жителей империи из различных общин в единую гражданскую нацию. Но, как известно, этот проект с треском провалился. При этом для мусульман Боснии такое развитие событий несло с собой колоссальные проблемы — если при прежней системе они были естественными правителями и доминирующим элементом своей страны, то в логике уравнивания в правах мусульман и немусульман они превращались в ее политически незащищенное демографическое меньшинство. Не говоря уже об уступках сербам, за которыми стояла Россия, за счет бошняков, чьими интересами Стамбул в этой ситуации легко пренебрег.

В таком контексте, если бы движению Хусейна Градашевича удалось добыть автономию, это бы не привело к потере Боснии для Халифата, ибо таких задач повстанцы перед собой не ставили, но зато подготовило бы ее мусульман к вынужденному самостоятельному существованию в будущем. В этом смысле Хусейна Градашевича можно считать неудачным аналогом египетского Мухаммада Али, который примерно в то же время начал закладывать фундамент для превращения Египта в полноценное государство, не идя на разрыв с Османским государством, которому он успел послужить при подавлении выступлений в Неджде и восстания греков.

Но, как говорил Карл Хампе, история не знает слова «если». И османы сперва подавили восстание боснийской знати, а потом оставили Боснию, передав управление ею Австрийской империи. С этого момента и начинается самостоятельное политическое существование мусульман Боснии, как уже было сказано, неподготовленных к этому и составляющих в этой стране меньшинство ее населения.

Австрийский период: консервативный лоялизм в неисламской империи

Австрийцы достаточно лояльно относились к мусульманам Боснии, в итоге официально признав за ними шариатскую общинную автономию в 1909 году. Но логично относились к ним именно как к значимому меньшинству, каковым оно и было в общей массе населения. Мусульмане на тот момент составляли 38,7% населения, то есть, меньше его половины, в то время как остальные свыше 60% составляли общины православных с 42,7% и католиков с 18,1%. Поэтому, в парламенте австрийской имперской земли Босния православные имели 36 депутатов, мусульмане — 30, католики — 23, иудеи — 3.

Надо сказать, что столкнувшись главным образом с сербским национализмом (а Сербия не входила в состав Австрийской империи и сербы Боснии стремились присоединиться к ней), австрийцы пытались нейтрализовать его, популяризируя среди жителей Боснии отдельную боснийскую идентичность, основными энтузиастами которой были именно мусульмане. Но на этом поприще не удалось добиться ни консолидации самих мусульман, немалая часть которых продолжала ориентироваться на Османское государство и мечтать о его возвращении (наиболее ретивые из них переселились в него, снизив тем самым численность мусульман в Боснии с 38,7% в 1878 году до 32,3% в 1910 году), ни мусульман хотя бы с хорватами, в среде которых также уже начал активно развиваться собственный национализм.

В 1908 году Австрия заканчивает с формальными приличиями перед Османским государством и официально аннексирует Боснию и Герцеговину, включая ее в свой состав. Мусульмане оказываются в треугольнике: австрийцы — сербы — хорваты. Хорваты как католики рассчитывали получить от австрийцев привилегированную роль, примерно такую, как ранее была у мусульман. Сербы были нацелены на воссоединение с независимой Сербией. Внутри мусульман шла полемика между проосманской и проавстрийской ориентациями. Именно сторонники последней начали настаивать на том, что мусульманам Боснии пора прекратить использовать получившие за века хождение названия вроде «турки» и «турецкая вера», не соответствующие ни их реальному происхождению и языку, ни универсальному характеру Ислама. Со временем к этому добавляется полемика между обновленцами и модернистами и сторонниками традиционного ислама, во многом отражающая соответствующие дискуссии среди самих османских мусульман.

На этом фоне физическим центром тяжести мусульманского сообщества становятся религиозные корпорация и инфраструктура — шариатские суды, медресе, мечети, вакфы. Это в свою очередь определяет консервативную, а не радикальную, как у сербов и хорватов политическую ориентацию мусульманского истеблишмента — австрийцы признают его религиозные и имущественные права, а он в свою очередь сохраняет лояльность к новой Империи, благо, те, кто были нелояльны, или сделали хиджру, или жили во внутренней эмиграции, мечтая о возвращении Империи старой.

Распад и уход этой империи уже второй раз поставил мусульман как ее лояльный элемент перед вызовом. Как мы увидим дальше, эта ситуация будет повторяться неоднократно, демонстрируя имперский политический характер мусульман Боснии. Сформировавшись как общность в Османской империи, они по причинам, к которым мы вернемся позже, противились логике национализма и искали защиты своих прав внутри наднациональных образований — сперва Австро-Венгрии, а потом в первой Югославии, потом под эгидой Третьего Рейха, потом во второй Югославии, а сейчас связывают свои чаяния с вступлением в ЕС и НАТО. Забегая значительно вперед, отметим в этой связи, что будучи из всех лидеров посткоммунистической Югославии единственным последовательным антикоммунистом (все остальные вылупились из коммунистической номенклатуры, перекрасившись в националисты), Алия Изетбегович единственный был сторонником сохранения многонациональной Югославии и взял курс на независимость Боснии только когда после отделения от нее Хорватии, она окончательно стала превращаться в Великую Сербию. А глава Исламской общины БиГ Мустафа Церич в 2003 году заявил, что султан боснийцев теперь находится не в Стамбуле, а в Брюсселе.

Первый югославский блин комом

В 1918 году на развалинах Австрийской империи образуется объединенное Королевство сербов, хорватов и словенцев, в 1929 году названное Югославией. Национальной идеологией новой страны становится интегральный югославизм, предполагающий существование единой югославской нации. Это вполне устраивало мусульман, но быстро перестало устраивать сербов и хорватов, которые от споров о том, является ли эта нация в первую очередь сербской или в первую очередь хорватской, быстро пришли к тому, что это две разные нации.

Соответственно, Босния превратилась в тот канат, который начали перетягивать между собой два этих национальных проекта. Мусульмане при этом нацией себя не считали, с одной стороны настаивая на своей южно-славянской автохтонности, с другой, на религиозной, а не этнической самостоятельности. При том, что внутри мусульман были как просербская, так и прохорватская партии, склоняющиеся к одной из этих двух самоидентификаций, мусульманский мейнстрим заключался в том, что мусульмане должны оставаться в стороне от чуждых им националистических распрей.

Как и в Австрии консолидация мусульман осуществлялась на основе борьбы за свои религиозные (духовенство — ильмие) и имущественные (помещики — беговы) права, защитником которых стала Югославская Мусульманская Организация. Однако и те, и другие стали подвергаться брутальным атакам со стороны низового сербского национализма, видевшего в мусульманах угнетателей обезземеленных сербских крестьян и предателей веры, обласканных за это турецкими оккупантами. В силу преобладания сербов в Югославии ее власти не особо препятствовали этим процессам, а на сопротивление несербской оппозиции отвечали закручиванием гаек и репрессиями.

Тем не менее, политическая нестабильность была такова, что югославские власти в итоге были вынуждены пойти на уступки умеренной хорватской оппозиции (радикальная в лице усташей находилась в террористическом подполье и эмиграции). Это выразилось в том, что в 1939 году был заключен акт Цветковича — Машека. В соответствии с ним в унитарной Югославии, ранее разделенной на области (бановины) по чисто территориальному признаку, была создана национальная бановина Хорватии. Само по себе это было вполне логично, но проблема в том, что Босния и Герцеговина была поделена между ней и остальной Югославией, фактически — Сербией.

Это в свою очередь вызвало всеобщее возмущение среди ее мусульман, у которых возникло и начало бурно развиваться движение за предоставление равного автономного статуса единой Боснии и Герцеговине. Но эти планы в скором времени канули в лету вместе с самой Югославией.

Между Великой Хорватией и Третьим Рейхом — в поисках мусульманской субъектности

Сложно сказать, сколько бы первая Югославия могла просуществовать под грузом таких внутренних противоречий, потому что ликвидировали ее силы внешние. 25 марта 1941 года премьер Цветкович под давлением Германии и Италии подписал Венский протокол о присоединении Югославии к странам Оси. На следующий день в стране начались массовые антинемецкие протесты, которые еще через день закончились антинемецким военным переворотом. Страны Оси ответили на это незамедлительно — 6 апреля началось военное вторжение в Югославию, несербское население которой фактически саботировало сопротивление интервентам, и уже 21-22 апреля она официально прекратила существовать.

Фактически, бывшая страна была поделена на оккупационные зоны Германией, Италией, Венгрией, Болгарией и Албанией. Формально, однако, параллельно с ними были созданы номинальные государства, в частности, сильно урезанная в границах Сербия, Черногория и Независимое Государство Хорватия, в состав которого была целиком включена Босния и Герцеговина.

Власть в этом номинальном государстве, иронически называющемся независимым, была вручена обозленным хорватским террористам-подпольщикам — усташам. В отношении национального вопроса, как мы знаем, они придерживались доктрины, сформулированной еще в XIX веке Анте Старшевичем. Согласно ней, мусульмане Боснии признавались наиболее чистокровной частью хорватской нации, ее цветом, а она сама в свою очередь объявлялась двухконфессиональной. Евреям, цыганам и сербам так не повезло — им в НГХ места не отводилось. Правда, со временем для них начали делаться исключения — сербам и части евреев было разрешено креститься в католичество, мусульманская община с трудом сумела отбить мусульман-цыган, а в 1942 году была создана (с опорой на часть русских белых эмигрантов) даже Хорватская Православная Церковь, в которую могли переходить православные сербы, чтобы получить статус православных хорватов и остаться в стране. Правда, на тот момент жертвами диких расправ со стороны усташей успели стать сотни тысяч людей — прежде всего, евреев, цыган и сербов, но также и несогласных хорватов — католиков и мусульман. Но обо всем по порядку.

Когда мусульмане Боснии и Герцеговины только обнаружили себя в составе НГХ, где их провозгласили полноценными гражданами, полноправной частью нации и ее цветом, они восприняли это довольно благожелательно. Искренние прохорватские мусульмане вроде лидеров Мусульманской Организации (не путать с ЮМО, запрещенной уже в последние годы Югославии) Адем-аги Мешича и Никиджи Хаджича были в восторге, для остальных же вопрос национальной идентификации по-прежнему не был принципиален — так как в языковом и генетическом отношении, что сербы, что хорваты мало чем друг от друга отличались, принципиальны для мусульман были только две вещи. Во-первых, это признание их автохтонным элементом, а не пришельцами — турками или помесью с ними, на чем настаивали многие сербские националисты. Во-вторых, признание за ними прав на их религию и обустройство своей общинной жизни в соответствии с ней. И то, и другое декларировали усташи. А кроме того, с включением Боснии и Герцеговины в состав их государства была восстановлена ее целостность, нарушенная пактом Цветковича — Мачича.

Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. А они начались весьма скоро. Погромные этнические чистки сербов, к которым усташи намерено стремились привлекать мусульман или просто имитировать их участие в таковых, например, одевая карателей в фески, превратили мусульман в заложников и жертв дикой межэтнической резни. Это противоречило не только нормам и этическим ценностям Ислама, но и политической линии мусульманской общины на протяжении всего XX века — не влезать в сербско-хорватские распри, а по возможности выступать в качестве миротворцев по отношению к таковым. Исходя из этих соображений, множество мусульманских лидеров открыто выступили с осуждением расправ над мирным населением.

Кроме того, быстро выяснилось, что декларации лидеров НГХ о равноправии католиков и мусульман и о последних как о цвете хорватской нации — не более, чем красивые жесты и слова. Несмотря на выпячивание факта наличия мусульман в руководстве НГХ и усташеского движения, количество таковых на всех уровнях власти было абсолютно непропорционально ни численности мусульман, ни, тем более, их декларативному статусу равной с католиками общины. Никакого равенства не было и в помине. Что хуже всего, и в самой Боснии и Герцеговине игнорировались авторитетные мусульманские кадры, а продвигались католические и маргинальные усташеско-мусульманские.

Меж тем, последствия геноциидальной политики усташей обрушивались на головы мусульман в виде ответного террора сербских четников. При этом, надо отметить, что немецкие и итальянские оккупационные силы особо не стремились подавить ни тех, ни других, одергивая их лишь в крайних случаях. Более того, они взаимодействовали как с усташами, так и с четниками — и те, и другие были нужны им для борьбы с набирающим обороты коммунистическим югославским партизанским движением. Поэтому, зачастую бывали такие ситуации, когда усташи и четники совместно с немцами и итальянцами воевали против югославских партизан, а свободное от этого вынужденного занятия время посвящали любимому делу — резне мирного населения «братьев» по оружию.

Поэтому уже в 1942 году представители мусульманской политической элиты обратились со специальным Меморандумом к фюреру Германского рейха Адольфу Гитлеру. Человеком, через которого он был передан и его лоббистом выступил базирующийся на тот момент в Берлине муфтий Иерусалима Амин-хаджи, рассматриваемый Рейхом в качестве представителя Исламского мира, союзного в борьбе с коммунизмом, англосаксами и евреями. В Меморандуме была подвергнута резкой критике политика руководства НГХ, как не соответствующая интересам ни боснийских мусульман, ни Германии. Его авторы апеллировали к давним традициям германо-боснийского сотрудничества, начиная с Австрийской империи, подчеркивали европейское происхождение босняков, выражали готовность к поддержке Германии в борьбе с общими врагами народов Европы и Исламского мира. Взамен Германию просили взять Боснию непосредственно под свой протекторат и опереться в нем на самих боснийцев.

О практических последствиях этого Меморандума в виде СС мы уже писали ранее — через год была создана мусульманская дивизия СС «Хандшар», призванная защищать бошняков, но в итоге, как и усташей с четниками ее использовали для решения задач стран Оси, в том числе вне Боснии, усугубляя положение с безопасностью местных мусульман. А вот что для нас гораздо интереснее в контексте разговора о бошняцком нациегенезе, это теоретическая, этнополитическая составляющая данного Меморандума.

Будучи формальными подданными НГХ, авторы не ставили вопрос о создании отдельного от нее государства, но говорили о необходимости создания «провинции Босния» под протекторатом Германии. При этом и территориальный, и этнический состав этой Боснии предлагался уникальным для ее мусульманского мейнстрима образом, как этого не делалось ни до, ни после этого.

Напомним, что геополитический или территориальный континуитет или целостность Боснии и Герцеговины, к проблеме которых мы вернемся позже, являются одной из констант боснийского национально-государственного мифа. Границы Боснии при османах значительно превышали нынешние, но впоследствии, уменьшившись, они сохранялись неизменными в Австрийской империи и были воссозданы во второй Югославии, став впоследствии теми границами, в которых была признана международным сообществом независимая Босния и Герцеговина. Неизменной при этом была и проблема — либо меньшинства, либо незначительного большинства бошняков в этих границах и тяготения значительных масс сербов и хорватов Боснии к воссоединению с государствами своих наций. Так вот, авторы Меморандума предложили решить этот вопрос так, как не делали ни до, ни после этого представители мусульманского истеблишмента.

Провинцию Босния предлагалось создать в уменьшенных по сравнению с Боснией и Герцеговиной границах, однако, присоединив к ней не входивший в нее мусульманский Санджак (ныне находится в составе Сербии). Другие же территории БиГ предлагалось передать Хорватии, Италии и Черногории. В границах, в которых предлагалось создать провинцию Босния, первоначально проживало бы 750 000 бошняков, 600 000 сербов и 300 000 хорватов. Однако потом предлагалось провести трансфер населения, так, чтобы после него в провинции стало 925 000 бошняков и осталось 500 000 сербов и 225 000 хорватов. То есть, в итоге Босния должна была стать политическим образованием с ядром титульной нации в 56% — против первоначальных 45%, но при этом без основных иноэтнических территориальных массивов.

Как справедливо отмечает исследователь боснийского нациегенеза Хавьер Бугарель, этот Меморандум таким образом стал первым (от себя замечу, что и последним на столь серьезном уровне) проектом национального государства бошняков. Пошли бы немцы на его реализацию в случае победы или нет, мы уже не узнаем. Этим планам было не суждено сбыться и идеи Меморандума канули в лету вместе с теми, к кому он был обращен.

Югославский интернационализм и признание Мусульманской нации

Поражение стран Оси во ВМВ стало победой югославского коммунистического партизанского движения во главе с хорватом-интернационалистом Йосипом Брозом Тито. Его популярности способствовали описанные выше факторы — дикое межэтническое насилие, устроенное радикальными националистами, фактическая оккупация страны под вывеской независимости и величия населяющих ее наций, разграбление внешними силами ее ресурсов. Югославские патриоты-интернационалисты виделись многими альтернативой всему этому, причем, неудивительно, что одной из основных их баз поддержки была мультиэтническая Босния, народы которой больше всего страдали от этнических чисток и террора.

По отношению к Боснии югославские партизаны официально занимали выверенную, сбалансированную политику, апеллируя как к сербам, так и к мусульманам и к хорватам, а также к более мелким национальностям. После победы они воссоздали Югославию, точнее, создали вторую Югославию, на новых принципах. Теперь она уже виделась не как государство югославской нации, то ли сербской, то ли хорватской, а как федерация пяти народов и шести республик, крупнейшая из которых — Сербия (остальные — Хорватия, Словения, Черногория, Македония, Босния и Герцеговина), включала в себя еще и две автономные области — Воеводину и Косово, исторически крайне важное для сербов, но с албанским большинством.

Но почему, если республик было создано шесть, то государствообразующих народов признано пять? Перечислим эти народы: сербы, хорваты, словенцы, македонцы и черногорцы. Чего-то не хватает, не правда ли? А именно государствообразующего народа остающейся республики — Боснии и Герцеговины. А не хватает его потому, что его и не было признано — сперва вообще, как народа, а впоследствии как народа государствообразующего.

Республика Босния и Герцеговина была единственной «бесхозной» в национальном отношении республикой второй Югославии. Более того, первые 16 лет с момента ее создания в отличие от сербов и хорватов, которые были признанными государствообразующими нациями Югославии, мусульмане не признавались народом вообще. Если сербы были нацией и хорваты были нацией, то что такое мусульмане было не очень понятно — какая-то группа. При этом, одни считали, что в национальном отношении это сербы, другие, что хорваты, а третьи, что это просто национально неопределенные югославы. В итоге, в переписях мусульмане записывались и теми, и другими, и третьими, распыляясь среди них как общность.

В принципе, можно сказать, что в этом положении для мусульман не было ничего нового по сравнению с первой Югославией — там все было примерно также. Но было одно принципиальное отличие первой Югославии от второй, из-за которого положение мусульман в последней было принципиально иным. Да, национальная идентификация для мусульман в первой Югославии была непринципиальной — принципиально для них было только признание их автохтонами, то есть, коренными югославами, а не турками, а называть этих автохтонов сербами или хорватами, это уже было неважно.

Однако в первой Югославии помимо признания их автохтонами, за ними признавалось и то, что обуславливало их существование как группы с особым мировоззрением и жизненным укладом — религиозная автономия и инфраструктура. В коммунистической же Югославии, как нетрудно догадаться, против них была начата борьба, по крайней мере, в первые два десятилетия ее существования.

В 1946 году в Боснии были запрещены шариатские суды. В 1950 году запрещена вуаль и начата кампания против покрытия женщинами голов. В 1952 году запрещены тарикаты. В 1958 году окончательно национализированы вакфы (процесс начался в 1945 году). В стране осталось только одно легальное медресе — Гази Хусрев-бег, естественно, под жестким контролем государства. Это же касалось и всей официальной исламской инфраструктуры, во главе которой был поставлен идейный коммунист Ибрагим Феджич. Все это сопровождалось антирелигиозными кампаниями против пережитков мракобесия, угнетателей простого народа (в значительной части сербского и исламизированных сербов) — помещиков и попов, то есть, тех, вокруг кого и выстраивалась особая мусульманская общность. Боснийско-османско-исламское историческое самосознание вытеснялось классово-простонародно-просербским, в соответствии с которым турки рассматривались как завоеватели и угнетатели, а исламизация — как реакционный процесс. То есть, атаке подвергалось все то, благодаря чему мусульмане, в национальном отношении не выделенные из соседних наций, сохранялись как особая, исторически сложившаяся общность. Иначе говоря, осуществлялась ее целенаправленная ассимиляция.

Естественно, все это активизировало сопротивление в мусульманской среде. Причем, так как вызов был прежде всего доктринальным и в отношении исламской религии, то симетричным было и сопротивление. Его передовой группой стала подпольная уже на тот момент организация «Молодые Мусульмане», которая возникла еще в условиях НГХ как молодежное крыло его официальной мусульманской организации — «Хидайя». Само собой, после победы коммунистов, ведущие лидеры «Хидайи», такие как Мустафа Бузуладжич и Мухаммад Панджа были схвачены и казнены за их фашистский коллаборационизм. «Молодые Мусульмане» же сохранились в подполье, но сделали самые радикальные выводы как из недавнего прошлого, так и из новых обстоятельств.

Главный из этих выводов заключался в том, что неопределенное положение мусульман между сербами и хорватами и ориентация на одних, либо на других для решения своих задач себя исторически исчерпали. Так, в декларации мостарской группы «Молодых Мусульман» провозглашалось: «Хватит этих выборов между Загребом и Белградом и взоров на них — это должно быть очевидно всем, и особенно нашей интеллигенции. Они привели к чему угодно кроме защиты Ислама и мусульман. Мы воочию видели, что имена «хорваты» и «сербы» ничто иное как маски, скрывающие крест и меч, одержимые одной идеей: уничтожить Ислам, взять реванш за Косовскую битву, изнасиловать, обобрать и изничтожить полумесяц со звездой».

Что касается коммунистов, в той же декларации подчеркивалось, что они «хотят уничтожить все исламское, оскорбляют и атакуют мусульман, подавляют их лидеров». Ну, а так как под огнем оказалась прежде всего религиозная составляющая мусульманской общины, религия же, Ислам, стала основой их сопротивления.

Явное неопределенное, второсортное положение мусульман в Боснии на фоне наличия в их среде антикоммунистического подполья грозило дестабилизацией республики. К тому же надо учитывать обстановку того времени в Югославии в целом и вокруг нее. На рубеже 60 — 70-х годов началась т. н. Хорватская весна, по времени совпавшая с Пражской. Последняя, как известно, была намотана на гусеницы советских танков, но ведь Югославия, хоть и социалистическая, а с определенного момента стала идти принципиально другим курсом, чем Советский блок. Гражданам страны разрешали выезжать заграницу, существовал экономический обмен с Западом — страна не была закрыта железным занавесом. Вместе с тем, титовская Югославия была важным участником движения неприсоединения — то есть, тех стран, которые принципиально не хотели примыкать ни к капиталистическому, ни к коммунистическому блокам. В свою очередь, весомой частью этого движения были именно мусульманские страны, такие как Индонезия на тот момент. Все это диктовало необходимость и неизбежность уступок непризнанной в своей же республике группе.

Одновременно с определенной либерализацией религиозной жизни, позволившей активизироваться и исламским кругам, начинается процесс официального признания мусульман как особой группы. В 1961 году в переписи населения наряду с сербами, хорватами и просто югославами было разрешено указывать новую национальность — мусульмане. Была развернута широкая кампания за то, чтобы мусульмане определяли свою национальность именно так, а не как сербы или хорваты, что ощутимо повысило их процентное соотношение с другими народами в республике. В 1963 году упоминание мусульман наряду с сербами и хорватами появилось уже в конституции БиГ. А 1968 году Центральный Комитет Союза Коммунистов БиГ признал за ними статус нации.

Были даны следующие инструкции относительно того, кто может определять себя в Югославии как «Мусульмане»: речь идет о принадлежности не к конфессии, а к особой автохтонной национальной группе, следовательно, записываться таким образом не могли как мусульмане неюгославского происхождения (турки, албанцы, арабы и тд), так и те, кто причисляли себя к другим нациям вроде сербской и хорватской, даже, если по вероисповеданию они мусульмане. Чтобы отличать мусульман по вероисповеданию от мусульман по национальности, название первых было решено писать с маленькой буквы, а вторых — с большой, при этом, такими «Мусульманами» могли быть и атеисты.

Возникает закономерный вопрос — а не проще ли было вместо этого назвать Мусульман бошняками, как предлагали некоторые их представители? А вот этого уже не позволяли две ведущие нации Югославии и их диаспоры в Боснии, которую они считали частью своего национального пространства в такой же степени, в какой Мусульмане считали ее своим национальным домом. Следовательно, признать Мусульман титульной нацией Боснии, закрепляя за ними ее имя, означало низвести сербов и хорватов в ней до статуса национальных меньшинств, чего они никак позволить не могли. Называть же боснийцами всех, означало, оставить нерешенной проблему национальной идентичности Мусульман.

То есть, Мусульман признали нацией, но не признали титульной нацией Боснии, и таким образом последняя осталась единственной безнациональной из всех югославских республик. Что, разумеется, сказывалось на национальном развитии народа, у которого в отличие от остальных признанных народов Югославии своей республики не оказалось. Так, несмотря на то, что ряд обществ и структур, на официальных или неофициальных началах решали задачи развития национальной культуры и мысли мусульманского народа, республиканские Академия наук, Провинциальный музей и многие другие учреждения Боснии, в значительной степени укомплектованный сербскими и хорватскими сотрудниками, в отличие от аналогичных учреждений в Сербии и Хорватии не служили задачам «титульной нации».

В таком противоречивом состоянии Босния и Герцеговина и ее мусульманский народ подошли к начинающемуся крушению второй Югославии.

Второй югославский блин комом

Иосип Броз Тито был не только создателем и бессменным лидером Югославии, но и тем арбитром, который в ручном режиме разрешал споры между образующими ее нациями, в частности, обеспечивая баланс между стремлением католических народов к большей независимости и стремлением сербов к большей централизации. Неудивительно, что после его смерти в 1982 году долго это продолжать не получилось.

Антагонистический конфликт между католическими (словенцы и хорваты) и православными (сербы и долгое время черногорцы) нациями в итоге похоронил Югославию. Но детонатором этого взрыва, который произойдет потом, стал «исламский фактор». Сперва не в Боснии, война в которую придет уже после отделения от Югославии Словении и Хорватии, а в Косово. Входящем в Сербию, рассматривающую его как колыбель своей культуры и государственности, но населенном албанским большинством.

Предоставление косовским албанцам автономии в составе Сербии было типичным титовским компромиссом в вопросах национальной политики. При его жизни это худо-бедно работало, но с его смертью перестало устраивать, что одних, что других. Косовские албанцы стали более активно требовать предоставления автономной области статуса равноправной республики в СФРЮ, а косовские сербы в свою очередь стали требовать от Сербии «защитить сербских людей» от разгула национализма и сепаратизма.

Проблема «защиты сербов» в Косово стала одной из центральных для сербских кругов. Мобилизация вокруг этой темы, в центре которой находился миф о битве на Косовом поле 1389 года, где православные сербы дали бой «исламским захватчикам», закономерно переросла в борьбу с новой «исламской угрозой». В качестве таковой, как говорят сейчас в таких случаях, «внезапно» была выявлена группа «исламских фундаменталистов» — «Молодых Мусульман» во главе с лидером боснийско-мусульманских диссидентов Алией Изетбеговичем и его соратниками.

Одним из основных аргументов обвинения против Изетбеговича стала «Исламская декларация», увидевшая свет еще в 1969 году. Она была написана под влиянием идей «Братьев-Мусульман» и родственных им обновленческих мыслителей (Маудуди, Абдо, Афгани и т. д.). В ней Ислам рассматривался как глобальная альтернатива западному капитализму и советскому коммунизму, что было продуктом не только глобального исламского дискурса того времени, но и продолжением боснийской третьепутистско-исламской политической традиции 40-х годов, внутри которой родились и «Молодые Мусульмане». В этом же духе было выдержано другое программное произведение Изетбеговича — «Ислам между Востоком и Западом».

Суд над «Молодыми Мусульманами» в 1983 году стал серьезным медийным и общественно-политическим событием не только для Боснии, но и для всей Югославии. Изетбегович был приговорен к 14 годам заключения (в конце 40-х годов при коммунистах он уже отсидел 3 года, а во время войны был арестован четниками, но выпущен благодаря вмешательству влиятельного родственника), его соратники также получили многолетние сроки. А в общественном пространстве Югославии был создан удобный жупел, питающий миф об «исламской угрозе», последствия которого дадут о себе знать годы спустя…

Документом же, ставшим в 1986 году платформой сербской мобилизации не только вокруг проблемы Косово и «исламской угрозы», но и в борьбе за сербскую гегемонию в пост-титовской Югославии оказался Меморандум Сербской Академии Наук (САНУ). Надо сказать, что, по мнению многих исследователей, именно этот памфлет стал сигналом к распаду Югославии и войнам на ее обломках. Причина этого заключалась не столько в его содержании, сколько в его форме. Возможно, было бы гораздо проще отмахнуться от взвинченной националистической декларации, апеллирующей к эмоциям и разжигающей неприкрытую национальную вражду. Однако Меморандум САНУ был написан совсем в другом жанре — в нем ведущие сербские интеллектуалы предельно корректным, академическим языком обосновывали, почему сербы не хотят ради сохранения многонациональной Югославии идти на компромиссы в возникающих национальных проблемах и доказывали, что централизованная демократическая Югославия должна опираться на мобилизованное сербское большинство, как в самой Сербии, так и в других республиках.

Подобная постановка вопроса фактически означала вынесение Югославии смертного приговора в глазах конкурирующих с сербами католических народов. Приводить же его в исполнение стал новый сербский лидер Слободан Милошевич, осуществивший в 1987 году в сербской компартии переворот, сместив титовское, интернационалистическое руководство. Потому что, когда Милошевич выступил в защиту сербов на Косовом поле, ввел в Косово чрезвычайное положение, отправив туда сербские силы, а следом фактически ликвидировал автономию Воеводины, все уже понимали, что он действует по Меморандуму САНУ.

Первой на все это жестко отреагировала Словения, чья компартия на 14-м конгрессе Лиги коммунистов Югославии в 1990 году, заявила о выходе из нее в связи с тем, что сербские коммунисты, сплоченные вокруг Милошевича, бескопромиссно стояли на своем. Усмирить Словению Белграду оказалось не по плечу — территориально между Сербией и Словенией, не имевшими общих границ стояла католическая Хорватия, а Югославская армия (ЮНА) на тот момент еще не подчинялась Милошевичу, а подчинялась Президиуму Югославии, состоящему из представителей всех республик.

Но если Словения откололась почти бескровно, то Хорватию, не только граничащую с Сербией, но и включающую в свой состав ряд территорий со значительным сербским населением, Милошевич без войны отпускать не собирался. Сербы начали организовываться при поддержке Белграда на приграничных, населенных ими территориях Хорватии, что в свою очередь провоцировало последнюю на провозглашение независимости. Когда же это произошло, на взятых под контроль сербов ее землях была провозглашена Республика Сербская Краина.

И вот тут мы вернемся к интересующей нас Боснии. Крушение коммунистической партийной гегемонии и политическое пробуждение народов Югославии не обошло, разумеется, и ее. Закономерно у каждого из трех основных народов в ней возникла своя партия: Партия Демократического Действия (SDA) у мусульман, Сербская Демократическая Партия (SDS) у сербов и Хорватский Демократический Союз (HDZ) у хорватов. Социал-демократическая партия (SDP) отстаивала линию титовского интернационализма.

Главными антагонистами на тот момент становились сербы и хорваты, между которыми в 1991 году вспыхнет первая кровавая война. Захвативший контроль над ЮНА Милошевич пошлет ее части, переодетые как «ополченцев», вместе с добровольцами из сербских националистических формирований, чтобы превратить хорватский Вуковар примерно в то же, во что российская армия превратит в 1994 году Грозный. А что же мусульмане? Следуя традиционной для них линии, они выступали с примирительных позиций. Казалось бы, будучи антикоммунистом всю свою сознательную жизнь и пострадав от югославского коммунистического режима, Изетбегович должен был больше всех желать распада этого государства. Но нет — за отделение от него решительно выступил как раз бывший титовский партизан и югославский генерал, хорват Франьо Туджман, в то время как диссидент Изетбегович призывал к сохранению Югославии как демократической конфедерации или федерации (двухскоростного образования — федеративного для одних и конфедеративного для других).

Причина этого была более, чем рациональной — Изетбегович понимал, что для мультиэтнической Боснии распад Югославии гарантированно обернется мясорубкой. «Югославия — не наша любовь, но наш интерес», — сказал Изетбегович во время одного из своих выступлений. Поэтому, когда началась война в Хорватии, он выступал с миротворческих позиций, призывая мусульман не участвовать в ней. Впрочем, мусульмане в ней таки участвовали, но не как самостоятельная сила, а с каждой из сторон. Они были и в составе хорватских сил самообороны (HOS), но глубоко показательны в этом смысле биографии ряда мусульманских героев будущей войны в Боснии, демонстрирующие, что они были лояльны Югославии до последнего. Так, будущий герой обороны Сараево Насир Орич, вопреки раздуваемой истерике о «панисламистском заговоре» участвовал в первой операции в Косово в составе сербских полицейских сил, и даже какое-то время был телохранителем Милошевича. Другой легендарный мусульманский командующий — Изет Нанич оставался офицером югославской армии и даже принимал участие в штурме Вуковара.

Что же произошло потом, что сделало неизбежной сербско-мусульманскую войну и поставило мусульман и хорватов Боснии по одну линию фронта? Окончательное отделение Словении и Хорватии от Югославии привело к превращению последней фактически в Великую Сербию — агрессивную, брутальную и бескомпромиссную. Сербы в Хорватии и Боснии почувствовали, что могут опираться на силу сербизированной Югославии, и действовать с позиций этой силы. В этих условиях мусульманское движение во главе с Изетбеговичем заявило, что в такой Югославии Босния оставаться не собирается. В ответ лидер боснийских сербов Радован Караджич на глазах у всего мира во время заседания боснийского парламента пригрозил, что в таком случае «мусульманского народа не станет», потому что в войне, неизбежной в таком случае он не сможет себя защитить…

Впрочем, надо отметить, что перед тем, как война стала неизбежной, была предпринята двухсторонняя попытка ее предотвратить. Инициатором с мусульманской стороны выступил не Изетбегович, а лидер отколовшейся от него Мусульманской Бошняцкой Организации (MBO) Адиль Зульфикарпашич, с планом которого согласился лидер боснийских сербов Радован Караджич. В соответствии с ним, Босния оставалась в составе Югославии, а та в свою очередь гарантировала ее целостность, при этом мусульманский Санджак должен был получить автономию внутри Сербии. Но Изетбегович, видимо, решил, что гарантии, данные милитаристской, ровняющей с землей Хорватию и осуществляющую в ней этнические чистки Великой Сербией, не стоят и бумаги, на которой будут закреплены. План был отвергнут. Мусульмане и хорваты Боснии объединились, совместным большинством проголосовав на референдуме за ее независимость. После чего в ней повторился хорватский сценарий — проживающими в ней сербами была провозглашена Республика Сербская, которая силами ЮНА, переодетыми и перекрашенными в цвета ее флагов, начала массированное наступление с захватом территорий Боснии, изгнанием из них несербского населения и его попутным намеренным уничтожением.

Война в Боснии — за выживание нации и/или целостность государства…

Самая страшная в истории мусульманского народа Боснии война стала кульминацией как самого процесса боснийского нациегенеза, так и порождаемых им противоречий.

22 декабря 1992 года в Сараево собрался Конгресс боснийских мусульманских интеллектуалов. Помимо резолюций с осуждением сербских преступлений и планов раздела Боснии, он заявил о существовании Мусульманской нации как «автохтонной европейской нации в границах бывшего Боснийского пашалыка», «усиленной Исламом» и имеющей «свой собственный бошняцкий язык». А 27 сентября 1993 года стало днем официального рождения новой политической нации. Собравшийся в этот день Боснийский Собор — общенациональный съезд — решил, что отныне автохтонные славяноязычные мусульмане будут носить собственное национальное имя — босняков (бошняков). Таким образом был положен конец их национальной неопределенности первой половины XX века и квазинациональной идентификации как мусульманского народа — второй.

Понятно, почему это произошло в ходе войны — терять бошнякам было уже нечего. В скором времени после сербских сил, ведущих против их народа войну на уничтожение в точном соответствии с угрозой Караджича, второй фронт против них открыли вчерашние союзники, хорваты. Хотя надо понимать, что сама война бошняков с сербами стала следствием союза первых с хорватами — без их поддержки голосов бошняков было бы недостаточно, чтобы проголосовать на референдуме за независимость. Да и сама эта независимость, как и последовавшая за ней война в немалой степени были в интересах именно Хорватии, которой они позволяли ослабить стратегического противника и отвлечь его силы на второй фронт.

Все это не помешало бывшему коммунисту Туджману в 1991 году заключить с социалистом Милошевичем в Караджорджево негласный договор о разделе Боснии и Герцеговине. Тем самым они фактически воспроизвели соглашение от 1939 года, заключенное сербско-югославской властью с умеренной хорватской оппозицией. Идейные же преемники усташей, как и тогда, сочли это предательством и отвергли это соглашение — об этом мы писали в статье «Два вектора в хорватском национализме». Тем не менее, увы, немногочисленные хорватские идеалисты из HOS, верные боевому союзу и кровному родству с бошняками, погоду не делали — они подверглись зачистке хорватскими спецслужбами, и основные силы хорватов повернули оружие против Боснии, пока не были вынуждены развернуть его обратно под отпором бошняков и давлением США.

Бошняки оказались одни против всех своих соседей и это позволило им окончательно определиться с тем, кто они. Но это было самое простое, что они могли сделать. Параллельно им приходилось вести физическую борьбу — за выживание как народа и за сохранение страны. А эти две цели не вполне совпадали…

Так, тому же самому Боснийскому собору, который окончательно решил вопрос с национальным самоназванием народа, предстояло решить не менее важный, но более практический и сложный вопрос — принятия или непринятия плана международных посредников Оуэна-Столтенберга, согласованного с Милошевичем и Туджманом и опубликованного 20 августа 1993 года. В соответствии с ним, БиГ должна была быть преобразована в номинальный союз трех мононациональных республик: Республики Сербской, занимающей 51% ее территории, Боснийской с 30%, Хорватской (Герцег-Босния) с 16%, а также смешанными регионами Сараево и Мостар под международным контролем с 3%.

План безоговорочно отвергали гражданские, интернационалистические партии БиГ вроде SDP. Мусульманский коллаборационист сербов и хорватов из Западной Боснии, агроолигарх Фикрет Абдич, напротив, выступал за безоговорочное принятие плана. Позиция ведущих бошняцко-мусульманских националистов из SDA была более сложной.

Так, выступая на телевидении в начале августа, Изетбегович заявил: «Основным смыслом нашего сражения, сражения наших воинов, воюющих за Боснию и Герцеговину, должна быть бошняцкая, мусульманская нация, которая стала целью агрессии. Ведь главная цель агрессии не столько уничтожение Боснии и Герцеговины как государства, но уничтожение мусульманского народа». Чуть позже, в конце августа, выступая перед парламентом, Изетбегович заявил: «Наш долг в эти дни — сохранить от Боснии то, что может быть сохранено. Это наша обязанность здесь и сейчас, а в будущем, возможно, вся Босния сможет быть сохранена».

Но Изетбеговича не устраивал прежде всего конкретный раздел территорий, предложенный в рамках этого плана. Он настаивал на том, что к Боснийской республике в любом случае должны быть присоединены территории восточной и западной Боснии с мусульманским большинством и она должна получить выход к морю с международными гарантиями неприкосновенности, чтобы не оставаться анклавом внутри сербских и хорватских территорий.

Делегаты Боснийского собора также разделились во мнениях. Наряду с ярыми противниками плана и теми, кого не устраивало в первую очередь распределение территорий, были те, кто в принципе выступал за его основную идею — создания мононациональной республики. Так, кандидат от SDA на должность премьер-министра БиГ Эдиб Буквич заявил в своем выступлении: «Нынешняя Босния и Герцеговина с ее тремя народами, больше нереальна. После такой геноциидальной войны мусульмане, сербы и хорваты долго не смогут создать никакого общего государства. В свете сказанного и наших реальных возможностей, необходимо ограничить государство границами мусульманского народа».

Из 349 делегатов Боснийского собора за план в его предложенном виде проголосовали только 53 человека, 78 отвергли его категорически, а 218 приняли с поправками Изетбеговича о пересмотре раздела территорий. Таким образом, в предложенном виде план был отвергнут и окончание войны на его условиях сорвалось.

На этом фоне и после провозглашения бошняцкой нации власти Боснии начали полномасштабную консолидацию государственных структур и военную мобилизацию. Армия БиГ стала переходить от оборонительных действий к наступательным. Начали сказываться и результаты введенных против Югославии санкций, и результаты восстановления боснийско-хорватского союза под международным давлением. Последний привел к коллапсу сербских сил как в Западной Боснии, так и в Республике Сербская Краина, которые образовывали военно-стратегическое единство. Это позволило хорватским силам стремительно восстановить контроль над территорией Сербской Краины в ходе операция «Буря» в августе 1995 года, что в свою очередь привело к провалу сербского фронта и разблокированию Бихача, которому иначе угрожала судьба другого боснийского анклава — Сараево.

В 1995 году уже боснийские силы начали подходить к столице Республики Сербской Баня Луке, но тогда Югославия пригрозила, что официально вступит в войну. На этом фоне под массированным международным давлением, после неоднократных провалов таких попыток обескровленные стороны согласились на прекращение войны, закрепленное Дейтонским соглашением 1995 года. В соответствии с ним, Босния и Герцеговина превращалась в государство двух энтитетов (государственных образований) — Боснийско-Хорватской Федерации (51% территории БиГ) и Республики Сербской (49% территории БиГ).

Распределение территорий, как видно, существенно изменилось по сравнению с тем, что предлагалось бошнякам в 1993 году — они безусловно сохранили в качестве своей столицы Сараево, с которого была снята осада и которое уже не было анклавом, и они получили выход к морю, правда, через территории, населенные хорватами. Но в обмен им пришлось пойти на серьезный, принципиальный компромисс.

Дейтонский мир: спасение или ловушка?

Прекращение войны, помимо окончания дикой резни, что есть благо само по себе, позволило бошняцкому народу не только выжить, но и начать возрождаться. Сотни разрушенных мечетей были восстановлены и построены еще тысячи новых, бошняцкие беженцы частично начало возвращаться туда, откуда были изгнаны, рождаемость у бошняков сегодня самая лучшая из всех народов страны. Как следствие, в 2013 году впервые за долгие годы, если не за весь период постосманского существования Боснии, бошняки не просто превратились в ней в большинство относительное, но и стали абсолютным большинством населения страны (50,1%), в то время как демографические показатели сербов и хорватов характеризуются отчетливым упадком.

В политическом отношении бошняцкий народ получил определенную защищенность и ощущение наличия своего государства. Именно так, потому что их полноценным государством дейтоновская БиГ не стала. Выражается это во многом, начиная с символов — вместо боснийского национального флага с лилиями, под которым сражалась армия БиГ, под давлением международного сообщества флагом страны и боснийско-хорватской федерации стал новодел со звездами и цветами флага ЕС.

Политическая структура принятия решений в стране такая же — численное большинство бошняков не конвертируется в суверенитет и возможность принимать решения, опираясь на него. Если не вдаваться в подробности, коллективное руководство БиГ составлено из представителей двух основных энтитетов и трех основных народов: бошняцкого, сербского и хорватского. Без представителей сербов и хорватов бошняки не могут принять ни одного решения, причем, представители двух этих народов зачастую действуют в интересах соседних стран, предпочитая их интересы интересам номинально своего государства. Так, глава Республики Сербской Милорад Додик не скрывает, что когда играют команды Боснии и Сербии, он болеет за последнюю, и бравирует тем, что не вылезает из Белграда, тогда как в Сараево за последние годы был только раз — вынужденно, нехотя, проездом.

Развитие БиГ замиренные международным сообществом стороны также видят абсолютно по-разному. Впрочем, это еще мягко сказано — президент Республики Сербской постоянно повторяет, что у БиГ вообще нет будущего, это искусственное государство, которое существует только под внешним давлением, и что в этом веке Республика Сербская объединится с Сербией в единое государство. Представители ведущей среди боснийских хорватов партии — туджмановской HDZ ведут себя не слишком отличным от сербских сепаратистов образом. В условиях значительного демографического упадка они требуют закрепления равного с бошняками статуса хорватов, либо путем предоставления им равного, фиксированного количества представителей в их федерации, несмотря на явное численное меньшинство, либо путем создания третьего энтитета — Республики Герцег-Босния, ликвидированной под давлением мирового сообщества.

Бошняки же, напротив, видят будущее страны в гражданском государстве, где решения принимаются гражданами по принципу «один человек — один голос». Соответственно, они выступают за ликвидацию представительства по национальному признаку и квазигосударственного образования Республика Сербская, созданного путем геноцида и изгнания бошняков с их земель. Учитывая демографическую динамику, понятно, что этот вектор развития абсолютно неприемлем ни для хорватского, ни для сербского истеблишментов, не собирающихся терять свои позиции и превращаться из равных с бошняками народов и эффективных агентов своих родин в национальные меньшинства. Соответственно, в ответ на любые централистские инициативы бошняков лидеры Республики Сербской угрожают провести референдум о независимости, а хорватов — о создании третьего энтитета.

Не все просто, впрочем, и с идеей гражданского государства у бошняков. Консенсуса этом у них нет, точнее, нет консенсуса в том, как видеть его и его идентичность. Потому что, если националисты из SDA видят идентичность его ядра бошняцким, то гражданские партии — босанским, что соотносится между собой примерно как русское и российское в России. Босанство же (боснизм), противопоставленное бошняцтву, обычно перерастает в ностальгический югославизм, спутниками которого часто бывают сербофилия, с одной стороны, и исламофобия, с другой.

Боснисты-югослависты также выступают против раздела Боснии, за ее целостность, и надо сказать, что в целом весьма последовательны в этом, не считая тех из них, кто в годы войны сражался в составе сербских и хорватских сепаратистских формирований. Более того, в определенном смысле можно сказать, что шансов добиться этого у них больше, чем у бошняцких националистов из SDA, ибо если последних сербский и хорватский истеблишмент воспринимает в штыки, то в первых видит приемлемых с бошняцкой стороны партнеров.

Вопрос, однако, в том, нужна ли бошнякам единая Босния такой ценой — ценой ее превращения в новую Югославию, в которой возрождение Ислама рассматривается как «исламизация», каковой следует противостоять, и насаждаются исторические нарративы и мировоззрение, фактически отрицающие бошняцтво-мусульманство?

Но что может быть альтернативой ей? В начале и середине нулевых годов тогдашний глава Исламского сообщества БиГ, один из ветеранов мусульманского возрождения в поздней Югославии Мустафа Церич, стал открыто говорить о том, что Босния должна быть национальным государством бошняков, где остальные народы могут жить в качестве национальных меньшинств, как это имеет место с бошняками в Хорватии и Сербии. Но такая постановка вопроса вместе с прочей политической активностью Церича как национального и европейского исламского деятеля вызвала непонимание в самой бошняцкой среде, в связи с чем он был вынужден оставить свой пост.

Гражданское или национальное государство?

Консолидирующая под своей эгидой мейнстрим бошняцкого национализма SDA риторики национального государства избегает — ее официальная позиция и стратегическая цель это гражданское государство. Но так было не всегда…

В частности, в скором времени после того Боснийского Собора, на котором рассматривался план Оуэна-Столтенберга, который большинством делегатов был отвергнут не за саму идею раздела БиГ на три мононациональные государства, а за их территориальную компановку, один из лидеров SDA сделал достаточно характерное заявление. Эдем Бичакчич, сопредседатель партии и один из соратников Изетбеговича, осужденный вместе с ним, тогда сказал следующее: «SDA поддержит государство бошняцкой нации и всех граждан, которые живут на его территории. Это означает, что бошняки будут теми, кто формирует сообщество этого государства, тогда как остальным гражданам гарантируются все права, согласно высшим европейским стаднтартам».

Позже позицию самого Изетбеговича в те дни по-разному характеризовали его соратники. Так, Джемалутдин Латич говорил, что Изетбегович был вынужден согласиться с «вульгарной концепцией национального государства» исключительно под давлением. Сам Изетбегович в своих мемуарах, опубликованных в 2001 году, утверждал то же. Однако другой его соратник — Аднан Яхич, считал, что создание мусульманского государства было мечтой Изетбеговича, начиная с его членства в «Молодых Мусульманах», и когда все пришло именно к этому, он не особо горевал, кроме как о его территориях. Вспомним в этой связи, что Меморандум мусульманского истеблишмента НГХ к Гитлеру от 1942 года предполагал именно такую концепцию, а «Молодые Мусульмане» были молодежным крылом именно этих кругов.

Впрочем, понятно, почему ведущие бошняцкие националисты в наши дни дистанцируются от концепции национального государства.

Во-первых, потому что обратное бы наглядно подтвердило правоту их сербских и хорватских противников, обвиняющих их в стремлении создать мусульманское государство в центре Европы. Которое в свою очередь легким движением руки превращается ими в «исламское» и даже «Халифат» или «Исламскую республику» со спекуляциями на Исламской декларации Изетбеговича. Эти обвинения предъявляются даже в адрес идеи гражданского государства, но так их хотя бы проще отметать, обвиняя оппонентов в параноидальной исламофобии. Благо, SDA заявляет о стремлении включить БиГ в ЕС и НАТО и сама входит в т.н. Европейскую Народную Партию (EPP) — коалицию респектабельных европейских правоцентристских партий.

Во-вторых, потому что постановка вопроса о национальном государстве бошняков с высокой вероятностью означает невозможность вернуть территории Республики Сербской и сохранить территории бывшей и возможно будущей Герцег-Боснии. Для бошняцкого же национально-государственного самосознания идея геополитического континуитета всей территории БиГ является одной из незыблемых аксиом. Босния считается сложившейся в современных границах еще в Средневековье, и потому имеющей право на их неприкосновенность не меньше, чем соседние Сербия и Хорватия, посягающие на них.

С идеей геополитического континуитета боснийской государственности неразрывно связана идея ее демографического континуитета. Иначе говоря, бошняки считают, что вся Босния и Герцеговина — их по праву почвы и крови. Это в первую очередь касается великосербских претензий, так как боснийских сербов бошняки считают не автохтонами Боснии, а пришлым элементом — «влахами». Конечно, можно сказать, что такие представления это продукт типичной националистической мифологии, хоть и не лишенной неких научных обоснований. Однако при внимательном изучении — методами современной популяционной генетики — обнаружится, что сербы, в частности в Боснии, ощутимо отличаются от ее автохтонного населения, в качестве какового выступают более схожие между собой хорваты и бошняки. Можно спорить о влахах и славянах, но факт заключается в том, что ярко выраженной Y-хромосомной доминантой у бошняков и хорватов является палеоевропейская I2a – 53,1% и 71% соответственно. А вот у сербов ее содержание значительно снижено — всего 32,5%, зато повышено содержание R1a – 20% и E1b – 17,5%.

Объяснения этому может быть два — либо модная в кругах хорватов, бошняков, да и албанцев (с существенно иной раскладкой гаплогрупп, которая у них идентична таковой у санджакских бошняков) иллирийская гипотеза, и тогда сербов следует рассматривать как более позднее славянское население; либо, если считать I2a доминантой именно балканских славян, то тогда «влашская» гипотеза в отношении сербов не так уж лишена оснований.

Что дальше — плохой мир или «хорошая война»?

Впрочем, надо понимать, что контроль над спорными территориями устанавливает и удерживает не тот, за кем стоит историческая правда или убедительный исторический миф, но тот, кто обладает возможностью сделать это. Поэтому, вопрос заключается в том, способны ли это сделать бошняки в отношении территорий, прежде всего, Республики Сербской.

Если бы эта проблема решалась в военном столкновении армии БиГ, с одной стороны, и только т. н. полиции Республики Сербской, с другой стороны, мало сомнений в том, что победа была бы на стороне бошняков. В конце концов даже на завершающем этапе войны, которую они вообще начали без армии против четвертой по силе армии Европы, бошняки переломили ход боевых действий и были близки к тому, чтобы полностью разгромить Республику Сербскую. Остановила это только прямая угроза Югославии официально вступить в войну всей силой своей армии, что вынудило уже НАТО надавить на бошняков.

Проблема, однако, в том, что в дейтоновской БиГ, где все решения принимаются консенсусно, бошняки не имеют возможности использовать армию подобным образом. Исключением может быть только демонстративное попрание конституции руководством Республики Сербской, например, посредством провозглашения независимости от БиГ. Однако можно не сомневаться, что на такой шаг они пойдут, только получив гарантии защиты со стороны Сербии и поддержки со стороны России, чьи инструктора уже активно обучают полицию и парамилитарные формирования Республики Сербской.

Победить в наступательных действия армию Сербии бошняки не смогут, это очевидно. Они в таком случае надеются на вмешательство НАТО, которое заставит власти Сербии отстраниться от данного конфликта. Однако у автора этих строк есть большие сомнения, что в своем нынешнем, кризисном состоянии НАТО выступит как единое целое и именно на стороне бошняков. Особенно с учетом активных дезинформаций в отношении «исламистской угрозы», якобы исходящей от бошняков, и потенциала использования провокаций для их убедительной иллюстрации.

Нельзя, конечно, исключать, что в подобном случае на поддержку БиГ в одностороннем порядке могут быть выдвинуты силы ВМФ и ВВС Великобритании, настроенной в этом отношении наиболее решительно. Но на встречу им могут выдвинуться аналогичные силы России. Конечно, их могли бы заблокировать в Черном море турки, но если они этого не сделали в случае с Сирией, бомбить которую российские авианосцы с самолетами направлялись через Босфор, то где гарантия, что это будет сделано по отношению к Боснии? Тем более, что на фоне конфликта с США и значительной частью участников НАТО Турция в последнее время активно прижимается именно к России.

Понятно, что исход возможной войны вокруг Боснии с вовлечением в нее мировых держав — это уравнение со множеством неизвестных, вплоть до угрозы новой мировой войны. За рамками такого уравнения очевидно: бошняки будут способны решить вопрос с Республикой Сербской без вмешательства в конфликт Сербии и неспособны, если Сербия вмешается в войну.

Но как могут развиваться события в таком случае? Я бы предположил несколько возможных вариантов: 1) оптимистический; 2) реалистический и 3) пессимистический.

Оптимистический заключается в том, что армия БиГ успеет добиться существенных успехов, но будет остановлена сербской армией на пороге какой-то «красной линии», позволяющей каждой из сторон «победить» — бошнякам посредством отвоевания части территорий (тех, из которых были изгнаны мусульмане), сербам — путем «спасения соотечественников».

Было бы идеально, если бы в подобном случае произошел размен действительно сербских территорий БиГ — а не тех, что были очищены сербами от бошняков — на населенный бошняками сербский Санджак, который мог бы физически интегрироваться с соседним родственным Косово. Такой вариант, однако, слишком хорош, чтобы иметь высокие шансы на реализацию.

Реалистический сценарий заключается в том, что после неудачной — из-за вмешательства сербской армии — попытки БиГ взять под контроль сколь-либо существенные территории Республики Сербской война будет заморожена. Этот сценарий был бы неплох для бошняков, так как позволил бы ввести новые санкции не только против Республики Сербской, но и против самой Сербии, одновременно уничтожив перспективы последней на вступление в ЕС и НАТО. Экономические, демографические факторы в этом случае однозначно будут действовать против сербов и в перспективе нескольких десятилетий позволили бы бошнякам добиться приемлемого для них результата бескровным или почти бескровным путем. Как вариант — повторением истории с хорватской операцией «Буря», которую находящаяся под грузом санкций Югославия была вынуждена проигнорировать.

Пессимистический сценарий — это повторение событий предыдущей боснийской войны, целью которой со стороны врагов бошняков было уничтожение мусульманского народа, как было заявлено Караджичем. Такой сценарий, на первый взгляд, кажется сегодня наименее вероятным — и Сербия далеко не та страна, какой была Югославия с 4-й по величине армией Европы, и БиГ уже не та груша для битья, а страна с профессиональной армией и даже своей оборонной промышленностью. Однако надо учитывать тот факт, что по сравнению с предыдущей войной международная обстановка изменилась самым неблагоприятным для бошняков образом. Этих изменений я бы выделил четыре 1) в ту войну НАТО было консолидировано, в то время, как сейчас оно представляет собой конгломерат, разрываемый противоречиями; 2) в ту войну у власти в США находилась Демократическая партия, благосклонно относящаяся к бошнякам, и американцы оказали им немалое содействие — сейчас в Белом доме находится изоляционист и к тому же откровенный исламофоб, ранее осуждавший бомбардировки Югославии силами НАТО; 3) в ту войну у власти в России находилась прозападная группировка, а она еще не оправилась от распада СССР — сейчас у власти в России находится группировка, проводящая агрессивную реваншистскую политику и демонстрирующая свою способность идти на конфликты и применять силу; 4) в ту войну исламский фактор рассматривался Западом хоть и без особого энтузиазма, но как возможный ситуационный союзник, как это было в Афганистане при сдерживании СССР — сейчас весьма влиятельные силы и в США, и в ЕС рассматривают исламский фактор как угрозу номер 1 и могут быть заинтересованы в устранении «исламского анклава» с территории Европы, особенно если грязную работу можно будет поручить России.

Учитывая все это, понятно, что бошнякам прежде всего требуется не допустить последнего варианта, то есть, ухудшения своих позиций по сравнению с нынешними. Это именно то, как понимал свою главную задачу Изетбегович — сохранить мусульманский народ и его землю, что, очевидно, и вынудило его пойти на Дейтонские соглашения.

С другой стороны, очевидно, что дейтонский формат себя исчерпал, и каждая из сторон ждет, когда с ним можно будет покончить. В плане демографических показателей время работает на бошняков — их рождаемость растет, они возвращаются в земли Республики Сербской, из которой их изгнали, в то время, как сербы оттуда активно уезжают и демонстрируют низкую рождаемость. Но именно по этой причине можно не сомневаться, что руководство Республики Сербской сделает решающий ход раньше, чем последствия этих процессов станут для него необратимыми.

К тому же, у бошняков есть другой риск, а именно внутренний — югославофильского реванша под вывеской гражданского босанства. Один раз, кстати, он уже произошел — SDP при поддержке союзников сумела отстранить SDA от власти с 2000 по 2014 гг, в течение которых, в частности, были приняты такие решения как запрет ношения хиджабов в судебных учреждениях страны. В 2014 году SDA удалось вернуться к власти, и сейчас ее и бошняков в ее лице возглавляет сын Алии Изетбеговича — Бакир Изетбегович.

Но надо понимать, что риск югославофильского реванша тем больше, чем больше в стране небошняцкого населения — сейчас его немногим меньше половины, и если вдобавок к ним значительная часть самих бошняков выступит против их национального проекта, это уже достаточно критично. Тем более, что против SDA работает то обстоятельство, что в дейтонском формате они не могут полноценно править страной, что рождает у части их избирателей закономерное разочарование из-за несбывшихся надежд.

Оптимальной стратегией при таком цугцванге для бошняков было бы выйти из дейтонского формата так, чтобы при этом не поставить под угрозу существование своего народа и его земли в новой тотальной войне с участием внешних сил. Провозглашение Республикой Сербской своего отделения и даже подталкивание ее к этому дало бы возможность вырезать эту раковую опухоль из политического организма БиГ, пока ее метастазы виде югославизма-босанства не поразили его полностью.

Остальное, а именно способность армии БиГ установить контроль над тем или иным процентом ее ныне оккупированных территорий — это уже вопрос реальных возможностей, в том числе, исходя из международной обстановки, которая сложится на тот момент, либо ожидания подходящего момента для этого. Сейчас же проблема заключается в отсутствии такой возможности даже не на военном, а на политическом уровне — по сути у бошняков нет государства, руководство которого способно принимать решения по жизненно важным вопросам его развития, исходя из воли и интересов его народа, а не узаконенных сепаратистов и агентов иностранных государств.

Создание такого государства стало бы главным достижением бошняков как нации, подтверждением принципиальной успешности их национального самоопределения, в то время, как количество контролируемой им территории отражало бы уже степень этой успешности.