Правда о превращении китайскими коммунистами земли уйгуров (Восточного Туркестана, ныне Синцзянь-Уйгурского Автономного Района, СУАР) в один большой лагерь с 10 миллионами заключенных в последнее время стала достоянием не только в мировых, но и российских топовых СМИ.

Вообще, с оторопью наблюдая за развитием китайской модели социального инжиниринга, наши люди начинают смутно подозревать, что в обозримом будущем это может как-то коснуться и их. То ли через заимствование передового опыта российскими товарищами, то ли через его привнесение самими «старшими братьями», которое интуитивно уже не воспринимается многими россиянами как такая уж фантастика.

Меж тем, не так давно стало известно о новых гипотезах китайских ученых о происхождении народов, имеющих отношение к двум основным этническим группам России — тюркам и славянам. Предлагаю поразмышлять о них как с теоретической, так и с практической точек зрения.

Китайцы — уйгурам: «Вас тут не стояло»

В статье, опубликованной в газете «Вечерний Урумчи» (Urumqi Evening Post) 20 августа, мэр этого административного центра СУАР Яшкенг Сидык выступил с революционными заявлениями относительно этнического характера и связей уйгурского народа.

Напомним, что уйгуры являются коренным населением Восточного Туркестана, оккупированного коммунистическим Китаем в 1949 году и включенного в состав КНР. На протяжение десятилетий, и особенно активно в последние годы китайские власти проводят политику, с одной стороны, заселения т. н. СУАР этническими китайцами (хань), с другой стороны, разрушения идентичности его коренного населения — тюркского мусульманского уйгурского народа.

Репрессии против национальной интеллигенции, жесткие ограничения на посещение мечетей, запрет на соблюдение мусульманского поста в Рамадан для госслужащих, публичные унижения имамов и их принуждение к демонстрации своей лояльности коммунистическому режиму, изъятие из обращения религиозной литературы, запрет традиционной одежды — все это было буднями уйгурской жизни под китайской оккупацией на протяжении многих лет. Однако в последний буквально год путем накопления соответствующих новостей эффект разорвавшейся бомбы в мировых СМИ произвела публикация репортажей о т. н. воспитательных лагерях. Отправляемые в них мусульмане насильно кормятся свининой и поются алкогольными напитками, подвергаются жесткому психологическому прессингу и принуждаются к отказу от своей религии и оскорблению ее ценностей и символов.

Надо отметить и то, что, согласно различным данным, помимо уйгуров жертвами соответствующих лагерей оказывались и представители других мусульманских меньшинств, главным образом тюркских, вроде казахов. Это даже спровоцировало робкие попытки официальной Астаны поставить соответствующий вопрос перед Пекином, однако, в силу нарастающей зависимости первой от второго, пока эта инициатива развития не получила.

Заявление мэра Урумчи, подтвержденное «экспертными заключениями» китайско-уйгурских ученых, не должны были стать сенсацией — они являются не более, чем логичным развитием китайской политики по отношению к уйгурам, ее кульминацией. Хотя по сути своей они сенсационны — речь идет о том, что уйгуры это никакие не тюрки, а… те же китайцы, в свое время перешедшие на тюркский язык.

«Уйгуры не являются тюрками», — приводятся в статье слова профессора Кашгарского университета Синцзяня Маиматизунонга Абдулькирима. В 2014 году он заявил, что хотя уйгуры говорят на тюркском, но «это не имеет отношения к их крови».

Отталкиваясь от них, мэр Урумчи заявил: «Уйгуры — члены китайской семьи, а не потомки тюрок, уже не говоря о том, что они не имеют ничего общего с турецким народом». А профессор Тургунджан Турсун пошел еще дальше и сказал, что претензии уйгуров на то, что они являются коренным народом Восточного Туркестана, безосновательны. «Синцзянь это регион, в котором этнические группы смешаны с древнейших времен, все они внесли вклад в его развитие и все являются его собственниками», — говорится в статье. При этом, подчеркнем, что китайские власти активно материально стимулируют переезд людей из китайской глубинки в СУАР, а также создание уйгурами смешанных семей с ними, вплоть до принуждения уйгурских девушек к таким «бракам» (по Исламу, эти отношения незаконны), все больше случае которых становится достоянием СМИ.

Второе «открытие» китайских ученых в области этнологии имеет меньшее практическое значение, а потому мы вернемся к затронутой в нем теме позже. А именно, речь идет об интерпретации данных ДНК-анализов известных таримских мумий, также расположенных на территории СУАР. Сопоставив их с результатами генетических анализов этнических русских, украинцев и поляков, с одной стороны, и казахов, с другой, китайские ученые пришли к выводу об их родстве с племенем уйсунь, проживающим на территории КНР. Утверждается, что указанные славянские народы — это потомки первозданных европеоидных уйсуней по мужской линии, ушедшие в поход вместе с гуннами, а нынешние казахи-уйсуни — это потомки той их части, которая вернулась, но обнаружила истребленными своих женщин, а потому была вынуждена жениться на местных женщинах азиатского происхождения.

Китай осваивает расовые аргументы

В обоих этих сюжетах бросается в глаза, что в своих этнологических изысканиях с ярко выраженным политическим подтекстом китайские ученые активно используют расовые аргументы, в том числе, и данные современных ДНК-исследований. Последнее неудивительно — не так давно на мировой рынок частных ДНК исследований, занятый американскими и европейскими компаниями, вышла и амбициозная китайская компания — WeGene. Так что, все логично — китайцы и практически развивают у себя новую науку (как развивают все, что можно), и начинают использовать ее данные в политических целях.

Что ж, посмотрим и мы на проблему китайско-тюркских (и не только) отношений, с расовой точки зрения. Общеизвестно, что большинство северных тюркских народов относят к промежуточным или т. н. «смешанным» расовым типам: европеоидно-монголоидным или монголоидно-европеоидным.

Судя по заявлениям китайских властей и этнологов, именно эта полумонголоидность северных тюрок рассматривается ими как их предрасположенность к ассимиляции китайцами. Можно предположить, что в этом смысле более европеоидные тюркские народы, их огузская ветвь, со смещение на юг, менее интересны для китайцев, так как очевидно тяготеют к Турции и ближе к ней. Полумонголоидность же уйгуров, как видно, позволяет представить их как «членов китайской семьи», перешедших на тюркский язык, что легко поправимо.

Казалось бы, все логично — если европеоидные народы представляют собой один центр притяжения, а монголоидные — другой, то тем, кто оказался в промежуточной с ними зоне, остается либо создать аналогичный, отдельный полюс, либо притягиваться к тому центру, чей ведущий компонент преобладает в них. К этому мы вернемся чуть позже, а начать хотелось бы с вопроса, а как вообще возникло это «расовое преимущество» «монголоидов» над «полумонголоидами»?

Подспудно первые и вторые рассматриваются как «чистая раса» и «смешанная раса», то есть, как первоначальный расовыq тип и тот, что возник в результате смешения одной «чистой» расы — монголоидной, с другой — европеоидной. Именно такая мысль, в частности, лежит в основе указанной китайской доктрины о возникновении казахов-уйсуней. И, в принципе, факт расовых контактов монголоидов и европеоидов и образование из них смешанных типов бесспорен.

Но объясняет ли он происхождение всех «промежуточных» расовых типов? Более того, так ли первоначален, в частности, «чистый» монголоидный тип, в качестве отклонения от которого по умолчанию воспринимаются многие североазиатские и североевразийские народы?

Палеоазиатский Север и китайская расовая фабрика

Что касается первого вопроса, как минимум, не все так очевидно с т. н. уралоидным типом, присутствующим у самых северных тюрок и части угро-финнов. Если такие антропологи как Дебец, Чебоксаров, Марк, Алексеев придерживались мнения о смешении европеоидов с монголоидами как источнике его происхождения, то другой мэтр советской антропологии — академик В.Бунак отстаивал «особое происхождение этого типа, сложившегося вне ареалов формирования собственно монголоидной и собственно европеоидной расы, возможно – между этими ареалами или на их периферии».

При таком подходе, «промежуточные» евразийцы представляют собой скорее разновидность более раннего, протоморфного или недифференцированного типа, в то время как европеоиды и монголоиды — более поздние дифференцированные типы. При этом «ареал формирования и древнейшего распространения древнеуральской расы охватывал значительные пространства лесной зоны Евразии от Прибалтики на западе до Новосибирского Приобья на востоке».

Критически важен в этой связи вопрос о происхождении самих «чистых монголоидов». При внимательном рассмотрении оказывается, что нынешний ареал абсолютного преобладания монголоидов относительно недавно (по метаисторическим меркам) еще не был таковым. «Южная Азия австралоидна ещё в неолите и монголоидизируется не ранее бронзового века, а то и позже. На островах Малайского архипелага австронезийцы, похоже, первые монголоиды. В Японии монголоиды появляются только в I тыс. до н.э. а их распространение и формирование современного типа японцев, так и вовсе — раннее средневековье.

В Средней и Центральной Азии абсолютно никаких следов монголоидов нет до конца бронзового века. Европеоидная зона распространяется на восток до Монголии и Тибета. Монголоидные типы там появляются только в скифскую эпоху, а формирование современных типов на пространстве между Уралом и Алтаем это вообще эпоха монгольского завоевания.

С Сибирью сложнее — там мало находок на востоке. Тем не менее кеты сохранили достаточно своебразный тип, как и арктические группы. Наиболее монголоидные — якуты — приходят из Прибайкалья в предмонгольскую эпоху. Примерно тогда же начинается и расселение эвенков из Приамурья.

Таким образом придётся констатировать, что ещё четыре-пять тысяч лет назад область распространения монголоидного типа не выходила за пределы восточного Китая, восточного Тибета, Приамурья и, вероятно, Прибайкалья. Родственные генетически типы были представлены дальше к Северу и в Америке, но они не идентичны монголоидным».

Но что же произошло с тех пор и почему это так резко изменилось? Вот что пишет об этом современный российский антрополог С.Дробышевский:

«Вплоть до появления земледелия и мощных централизованных государств Китая численность населения и его консолидированность в Азии и двух Америках вряд ли принципиально различались. Характерно, что именно до этого времени собственно монголоидный комплекс не был ни резко выраженным, ни широко распространённым. Его формирование совершенно чётко связано с образованием нового «центра» или двух центров в долине Хуанхэ и, возможно, Янцзы – в первичных очагах земледелия. Широко бытовавшие ранее представления о возникновении монголоидов «в глубинах Центральной Азии» не имеют под собой никаких оснований. Трудно представить себе, что морфологический комплекс, сложившийся среди разреженного населения степей и полупустынь, смог распространиться на территориях, занятых куда более многочисленными земледельческими племенами. Центральная Азия была глухой «периферией» с бедными ресурсами. Даже во времена Монгольской Империи, когда потомкам Чингисхана подчинялась половина Евразии, численность населения Центральной Азии была ничтожной по сравнению с народами Китая, Индокитая и Восточной Европы.

В каких же условиях формировался и усиливался монголоидный комплекс? Территория, на которой он первоначально возник, была весьма невелика, и людей там жило не слишком много. Однако, приобретённые этими людьми преимущества в виде земледельческого хозяйства на очень плодородных почвах выразились в резком возрастании численности. Можно сказать, что предкам китайцев повезло с местом обитания, а они не упустили свой шанс.

По сути, сработал всё тот же «эффект основателя», только в грандиозных масштабах целой части света.

Резкое возрастание численности в «центре» приводило к расселению групп на «периферию», люди несли с собой земледельческую новацию, «центр» расширялся, признаки, которые мы теперь называем монголоидными, тоже распространялись. Конечно, нельзя понимать это в духе гребнеровских культурных кругов. Окружающие неземледельческие группы были более-менее родственными земледельческим и большей частью не исчезали совсем, а вливались в формирующуюся монголоидную расу, увеличивая её локальное разнообразие. Но их численность была мала и не могла расти с той же скоростью, как у земледельцев. К тому же история показывает, что охотники-собиратели никогда не торопятся переходить к земледелию, если хватает дичи и корешков. Зачем гнуть спину в полях, целый день махать тяпкой в огороде, если с гораздо меньшими затратами труда можно поймать вкусную зверюшку или найти самопроизвольно выросший корнеплод? А земледельцев тем временем становится больше; будучи более многочисленными и обеспеченными стабильным ресурсом, они занимают лучшие территории, вытесняя охотников во всё менее приятные места. Жизнь охотников становится все менее беззаботной и в конце концов они или исчезают, или оказываются вынуждены перейти к земледелию, но доносят до этих поздних времён часть исходного полиморфизма. Наглядными примерами этих процессов могут служить японский и нивхский расовые типы: смешение с айнами украсило их представителей гораздо более заметной растительностью на более прогнатном лице, чем обладали их материковые предки.

Можно ещё раз вспомнить упоминавшихся уже гаошань Тайваня, а равно «малые» народы Хайнаня, Южного Китая, Индокитая и Индонезии. Их локальные варианты в местных долинах и на островах – не результат сохранения какой-то архаики, бесчисленные типы южных монголоидов – каждый в отдельности – и «образцовый» монголоидный комплекс – явления одного порядка, но катастрофически различающиеся в численности. Монголоидность насельников Хуанхэ ничем не прогрессивнее якобы «протоморфных» или «архаичных» вариантов аборигенов Тайваня, но быстро заняла огромный ареал, став «типичной». По мере увеличения численности этих «типичных» монголоидов и занятой ими территории внутри уже «большой» расы пошли процессы дифференциации, поскольку удалённые друг от друга группы уже почти не контактировали между собой. Так, метисацией с другими расовыми вариантами и собственной дифференциацией, прирастала вариабельность монголоидной расы. То же происходило на северных рубежах: чем ближе к полюсу, тем тяжелее жизнь, тем меньше популяции, тем сильнее проявляется генный дрейф, и вот в Сибири мы видим катангский тип тофаларов с низким лицом, нетипичным для северных монголоидов, русые мягкие волосы и светлые глаза у эвенков, нетипичные для монголоидов, массу «тропических» признаков и крайний полиморфизм формы черепа у представителей арктической расы – чукчей, алеутов и эскимосов.

Как видно из палеоантропологических материалов, монголоидность – на черепе это преимущественно уплощённость лица и брахикефалия – усиливалась по мере приближения к современности.

Тут мог играть значительную роль половой отбор, особенно это вероятно для третичного волосяного покрова – бороды, усов и волос на теле, которые у монголоидов имеют минимальное развитие. Адаптивные процессы могли повлиять только на некоторые локальные особенности, не входящие в главный набор монголоидных черт. Много рассуждений было потрачено на тему адаптивности эпикантуса, который по мысли теоретиков защищал глаз от пыли пустынь Центральной Азии, несмотря на то, что подавляющее большинство монголоидов жило и живёт вовсе не в пустынях, на то, что жители, скажем, Аравии и Сахары имеют большие глаза без малейших признаков эпикантуса и вовсе от этого не страдают, и, наконец на то, что пыль, попавшая под эпикантус, с гораздо бóльшим трудом выносится оттуда слезой, чем из глаза без эпикантуса. Говорилось и о адаптивности складки верхнего века, которая якобы предохраняет глаз от холода, несмотря на то, что складка эта бывает очень большой и у монголоидов Индокитая и Индонезии, где проблем с холодом не наблюдается. Уплощённость лица тоже рассматривалась как адаптация к холоду: дескать, выступающие скулы защищают лицо от низких температур. Все эти построения разбиваются о тот простой факт, что монголоидный комплекс, судя по всему, сложился вовсе не на севере, а в умеренной или даже субтропической зоне.

Монголоидный комплекс, таким образом, – это набор признаков, характеризовавший некоторые группы, первыми перешедшие к земледелию и резко увеличившие свою численность».

Итак, массированное распространение чисто монголоидного типа на огромных просторах восточной Азии фактически стало следствием местной разновидности неолитической революции, а именно перехода к земледелию, налаживанию ирригационных систем с последующим выстраиванием фирменной китайской бюрократии. И очагом этой экспансии была именно территория современного Китая. К слову, учитывая архетипический конфликт земледельцев и скотоводов, оседлого и кочевого образов жизни, иерократии и военной демократии, тюрки как представители кочевого мира Северной Азии не могли не быть антагонистами Китая как в духовном отношении — как носители чуждых («анархических», «варварских») ценностей, так и в расовом — как носители «недоделанного» расового типа.

Можно предположить, что этот духовно-расовый антагонизм сохраняется до сих пор. Причем, стоит напомнить, что еще недавно китайцы находились под властью подобного элемента — манчжуров. По состоянию на начало XX века последние, правда, были фактически китаизированы в расовом, да и культурном отношениях, однако, их привилегированная выделенность в особую группу не позволяла забыть их древнее происхождение из совсем другого субстрата — того самого, «недоделанного» североазиатского. Кстати, показательно, что китайскую национальную мечту покончить с господством «варваров» сумели реализовать именно коммунисты. Напомним, что даже теоретической спецификой китайского коммунизма (маоизма) в отличие от его западных версий была опора не на рабочих, а на крестьянство. А ведь именно оно в свое время и стало ударной силой как неолитической революции, так и распространения чисто монголоидного типа с территории Китая.

Данный факт объясняет и тот, на первый взгляд, парадокс, что именно после коммунистической революции меньше чем за полвека Китай фактически превратился в одну из крупнейших капиталистических держав. Этой второй «неолитической» революции сопутствует взрывное распространение уже чисто китайской, не только расово, но и культурно однородной (относительно других) массы. Неудивительно и то, что первыми объектами поглощения с ее стороны на севере становятся все те же тюрки, которым в лице уйгуров заявляется, что они являются сбоем в культурно-историческом развитии и должны вернуться в «китайскую семью».

Россия — не альтернатива

Сегодня в России северотюркские народы сталкиваются с похожими проблемами — русификацией, демографическим и духовным упадком, навязыванием чуждых ценностей. Однако у России есть существенное отличие от Китая — если в последнем титульная нация переживает демографический подъем, позволяющий ей распространяться вширь и вглубь, то в первой она сокращается немногим меньше, чем северотюркские и угрофинские народы.

Самое же главное отличие по отношению к Уралу и Сибири заключается в том, что наряду с упадком «коренных малочисленных народов» оттуда идет отток и русского, славянского населения (не будем забывать про значительную долю в нем этнических украинцев), в то время, как количество выходцев из Китая и Средней Азии в них неуклонно растет.

Это позволяет сделать вывод, что метаисторически проект «русского мира» в данном регионе оказался несостоятельным. Еще в XX веке на своем демографическом пике у русских был прекрасный шанс полноценно освоить и заселить эти необъятные пространства, ту их часть, что пригодна для проживания. Однако это делалось только по остаточному принципу, а отношение к этим территориям было и остается колониально-грабительским. Демографический же ресурс русского этноса был сожжен в топке коммунистической утопии, а бесповоротный, судя по всему, раскол с Украиной лишил славянство в Северной Евразии того демографического ресурса, без которого сохранение его этнического доминирования на этих пространствах будет невозможно.

Как известно, «свято место пусто не бывает», и кем оно сегодня заполняется, мы видим. Понятно, что для славян это все выглядит крайне печально, но вряд ли этой тенденции в долгосрочной перспективе стоит радоваться тюркам. Последним едва ли стоит сильно обольщаться ростом центральноазиатского элемента — Центральная Азия сегодня далека от самостоятельной геополитической субъектности и медленно, но верно превращается из российского геополитического форпоста на Юге в подбрюшье Китая. А он, судя по истории с уйгурами и китайскими казахами, будет действовать примерно так же, как Московия-Россия в период ее роста — использовать для освоения новых пространств лояльных туземцев, когда иначе невозможно, а по мере накопления своих сил, заменять их колонистами и/или переваривать.

Экспансия китайского мира, траекторию и последствия которой следует просчитывать на несколько сотен, а не десятков лет, в этом смысле в долгосрочной перспективе куда больше угрожает тюркам, чем славянам. Последние, очевидно, будут со временем оттеснены на Урал и западнее, однако, их если не этническую (она как раз, скорее всего, будет меняться, но не из-за китайцев), то расовую и языковую принадлежность она едва ли существенно затронет. Все-таки европеоиды представляют собой слишком чуждый для китайского суперэтноса мир, а последствия браков китайских мужчин с русскими женщинами вряд ли выйдут за пределы создания незначительной креольской прослойки в Сибири и на Дальнем Востоке.

С большинством североазиатских и центральноазиатских тюрок ситуация иная. В силу наличия в них выраженного монголоидного или квазимонголоидного компонента они выглядят как элемент, более легко поддающийся превращению в «членов китайской семьи». Если не в течение десятилетий, то в течение пары веков — благо, китайцы умеют планировать и играть в долгую.

Туран, Евразия, Европа, Северный блок

Возможна ли альтернатива этому вектору развития?

Для тюрок наиболее очевидная перспектива это пантюркизм, проект Великого Турана, который объединит все тюркоязычные народы. Не хотелось бы никого огорчать, но под таким проектом нет реальных не только демографических, но и геоэкономических оснований.

Тюрки-сельджуки, позже превратившиеся в османов, выйдя из Средней Азии, сумели состояться как историческая сила и цивилизация, благодаря тому, что подмяли под себя и Малую Азию, и идущие через нее торговые пути вдоль Средиземноморья из Востока на Запад. Эту роль держателей торгового транзита с Запада на Восток и обратно долго играла Золотая Орда, и тогда он проходил по Северной Евразии. Однако с ликвидацией Орды Московией, которая, по словам одного моего ценного татарского собеседника, начала играть роль «затыка» на торговых путях, этот транзитный коридор сместился с Севера на Юг, в Малую Азию. Что, кстати, может быть одним из объективных факторов, объясняющих, почему османы особо не рвались на помощь братьям-тюркам, попавшим под каток Московии.

Малая Азия же является не только реальной географией, но и реальной этнографией турок. Сами по себе ярлыки «тюрки», «славяне», «германцы» без их привязки к конкретной «крови и почве» — это пустой звук. Как мало, что связывает поляков с черногорцами, так же мало общего у турка, относящегося к территории и генетическому пулу Малой Азии, с якутом и хакасом, живущими в далекой Северной Азии. Генетически с анатолийскими турками образуют общность тюрки огузской, западной ветви — Кавказа и юга Средней Азии, там, где более выражен южно-европеоидный компонент. Кроме того, несмотря на разницу в языках, генетически этому кругу народов близки нетюркоязычные народы Малой Азии и Кавказа. Как китайцы сегодня начинают объяснять полумонголоидным уйгурам, что они «члены китайской семьи», чьи предки когда-то имели глупость перейти на тюркский язык, так в Турции, начиная с Мустафы Кемаля, всем объясняют, что они турки, просто в будущем этом может уже начать делаться в той нише, которая естественным образом, генетически и географически тяготеет к Анатолии.

Китай и Турция в такой перспективе это вполне естественные союзники со своими сферами интересов, которые можно разделить, и потому не стоит удивлять, что «уйгурская тема» в последнее время спускается Анкарой на тормозах. Ведь маршрут нового великого шелкового пути из Китая пошел именно через Турцию, вдоль Средней Азии, а не через нее.

Китай же становится одним из основных инвесторов для турецкой экономики, постепенно заменяя в этом качестве западные компании. И очевидно, что Турция разворачивается на Восток, но этот Восток — не мифический Туран от Босфора до Берингова пролива, а новое евразийское пространство сотрудничества с несколькими ключевыми игроками и поделенными между ними сферами интересов.

«Русский мир» такой альтернативой тем более быть не может. Причем, никого уже не обманет полностью дискредитировавшее себя московское «евразийство», за последние годы выявившее свою лицемерную сущность пропагандистского прикрытия московской шовинистической политики. «Историческая Россия», изначально пораженная враждебным идеологическим вирусом неовизантизма, несмотря на культурную близость и этнические связи с народами срединной Евразии, никогда не сможет стать для них родиной — это всегда был, есть и будет до конца колониальный субзападный проект. 

В то же время, в новых глобальных раскладах у народов этого пространства, выдавливаемого на периферию нового Великого Шелкового Пути (кроме его колониального центра — Москвы) объективно совпадают интересы. Это касается не только северных тюрок и угрофинов, но и славян, когда они неизбежно обнаружат себя на пепелище имперских развалин и осознают свое положение — сжимающегося на просторах Евразии, как шагреневая кожа, вида. С того момента, когда неизбежно закроется москвоцентричный проект, на фоне русской регионализации станет очевидным и реальный вес украинского фактора для постсоветского и, возможно, построссийского славянского пространства. Это никакой не «младший брат», а как минимум его равновеликий созидатель, а возможно, и потенциальный лидер в будущем. Правда, и самим украинцам для этого придется переболеть болезнями меньшевартости и вышиватного рессантимента и осознать, что если на Западе их интерес заключается в доступе к высокоразвитой цивилизации, за который (зачастую в весьма непрестижных ролях) приходится драться, то на Востоке в том числе их этносом освоено пространство с колоссальными ресурсами, отказываться от которого было бы глупостью.

В 1959 году во время своего выступления в Страсбурге президент Франции Шарль де Голь призвал к созданию единой Европы «от Атлантики до Урала». Возможно, на это его вдохновила слава другого известного француза — Наполеона, который пытался создать такую объединенную Европу на практике. Возможно, этот же национальный сантимент побудил другого известного француза, современного теоретика Гийома Файя выдвинуть идею Евро-Сибири (по странному совпадению это произошло вскоре после того, как схожая идея автора этих строк была доведена в Москве до друга Фая и председателя «Европейской Синергии» Жильбера Сенсира).

Сложно сказать, что именно побуждает в наши дни выступать с подобными идеями известных французов. Зато можно с куда большей уверенностью предположить, что вряд ли у пространств ближе к Уралу и пространств от Франции и западнее к Атлантике будет общее будущее. Уж слишком разные у них и географии, и истории, и этнографии, и ту же Францию во всех отношениях сегодня куда больше связывает с Африкой, чем с далеких заснеженным Уралом.

Германия — та к этим краям уже ближе. Не будем забывать, что еще недавно в Поволжье существовала целая автономная республика местных немцев. Из этих же краев — из Казахстана, Сибири, Урала немало немцев выехало за последние годы в Германию. И нельзя сказать, что они там бесследно растворились. Интеграция «русских немцев» в немецкое общество идет непросто, во многом они держатся обособленно, да и связи с местами прежнего проживания многие сохраняют.

А вот другая страна в центре Европы — Венгрия — исторически просто-таки порождение десанта с Урала. Что интересно в этом смысле, что венгры сегодня, с одной стороны, совместно со своими соседями по Восточной Европе отстаивают ее особый по сравнению с западной частью континента путь развития. С другой стороны, у них просыпается интерес к своим туранским, уральским корням — каждый год в Венгрии проводятся красочные курултаи, на которые собираются представители тюркских народов, и венгры участвуют в них как одни из них. На последнем же заседании Совета Тюркских Государств венгры присутствовали в качестве страны — кандидата на вступление в него как страны-наблюдателя.

О присутствии на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке огромного числа выходцев из Украины, которая до недавнего времени не воспринималась как отдельная страна Восточной Европы, уже говорилось ранее. Финляндия, Эстония как угрофинские страны — их корни тоже уходят на Урал. Казалось бы, соседние Литва и Латвия — вотчины балтов, древних насельников этого северо-восточного края Европы. Так-то так, да только ДНК-линии примерно половины местных мужчин тянутся вглубь тысячелетий на Урал и далее в северную Азию. Да и если говорить о том, что отличает восточноевропейцев от западноевропейцев, по мнению советского русского антрополога Н.Н.Чебоксарова, это именно «распространение монголоидной примеси на запад, вплоть до центральной Германии» (Чебоксаров, 1941), памятуя при этом, что речь может идти еще о протоморфных недифференцированных признаках палеоазиатов.

Впрочем, хватит «лирики». Ведь несмотря на то, что «кровь и почва» играют важную роль в образовании союзов, их востребованность и прочность в наши дни определяется прежде всего общими интересами.

Восточная и центральная Европа нуждаются в Китае как экономическом партнере, но никто и не заставляет их отказываться от сотрудничества с ним. Они также заинтересованы в России как рынке сбыта и источнике ресурсов, но это не значит, что нынешней формат организации ее пространств для них единственно возможный и наиболее выгодный.

Для республик срединной России, начиная с Поволжья, а также русских регионов, восточная и центральная Европа, которая находится в поиске своего места в меняющемся мире, могла бы стать одним из ключевых партнеров. Ответственные силы Северной Евразии обязаны не только обеспечить неприкосновенность транзита и безопасность торговли с Европой, но и заинтересованы в том, чтобы транзитные маршруты между ней и Китаем пошли и через нее, а не в обход нее (загибая лишь в Москву), как сейчас.

Учитывая мировые геоэкономические реалии, ни одна из республик Северной Евразии, особенно на этапе их становления и переформатирования ее пространства, не сможет обойтись без взаимовыгодных отношений с Китаем — это понятно и не может ставиться под сомнение. Вместе с тем, мы должны видеть и возможные издержки таких отношений для нас и будущего наших народов, которых будет тем больше и которые будут тем неизбежнее, чем больше будет наша зависимость от Китая и чем безальтернативнее он для нас будет как партнер.

Поэтому, стратегический интерес Северной Евразии — вовлечь в пространство своего развития других крупных игроков, способных быть альтернативой Китаю. Помимо указанной уже Европы, особенно ее центрально-восточной части, это также Япония, США и Канада, для которых конкуренция с Китаем и его сдерживание становятся все более актуальными.

Мы — северные славяне, северные тюрки, балты, финны, угры, самодийцы, принадлежим миру Севера также, как и американские индейцы, айны и германцы. Наш интерес в том, чтобы эти огромные, потрясающие своими красотой и богатством пространства служили интересам развития тысячелетиями живущих на них людей.

Гегемония Москвы сегодня не только не служит этим целям, но и способствует постепенному пережевыванию этих пространств и проживающих на них народов в пасти китайского дракона. Новая ось свободных и заинтересованных в сотрудничестве народов и земель, нанизывающая на себя Дальний Восток, Сибирь, Урал, Поволжье, Центральную Россию, Ингерманландию и Дон, связывая их с восточной, срединной и северной Европой, с одной стороны, Кавказом и Туркестаном, с другой, и США, Канадой и Японией, с третьей — была бы достойным ответом на этот вызов.