Как минимум формальные признание существующих границ и отказ от требований их пересмотра — это та позиция, которая утвердилась у меня, пожалуй, в последнее десятилетие, в частности, по итогам войн в Сирии и Ираке, с одной стороны, и Крымнаша с Донбассом, с другой стороны.

И это та позиция, которой я придерживаюсь последовательно, а не только в качестве игры в одни ворота.

Так, я против посягательства на международно признанные границы Украины со стороны России, но я также не признаю претензии некоторых украинских кругов на российские Сиверщину, Кубань и т.д.

Я против посягательств со стороны России на север современного Казахстана, но я также и против претензий некоторых казахских кругов на Омск и российскую южную Сибирь.

Против российских претензий на Витебск, но и против белорусских на Смоленск.

Я против армянских претензий на международно признанную территорию Азербайджана, но также не поддерживаю горячие азербайджанские головы, мечтающие отторгнуть у Ирана южный Азербайджан. При этом я считаю, что режим в Иране должен быть сменен, он сам превращен в федерацию, в рамках которой неперсидские меньшинства будут иметь возможности свободного национального развития, но это все же не «ЮжныйАзербайджанНаш».

Отношение к событиям в бывшей Югославии у меня основано на той же логике. В свое время Алия Изетбегович, единственный последовательный антикоммунистический диссидент среди лидеров югославских народов сказал: «Югославия — не наша любовь, но наш интерес». То есть, чтобы избежать того, что с ней потом произошло, было бы лучше, чтобы она сохранилась, превратившись в конфедерацию. Однако с того момента, как сербы взяли курс на превращение Югославии в Великую Сербию, это стало невозможно и бывшие югославские республики вышли из ее состава и были признаны в их существовавших границах. Соответственно, я за территориальную целостность Боснии и Герцеговины в ее нынешних границах и против сербских посягательств на них. Но точно также я и против планов по отторжению от Сербии бошняцкого Санджака — тут мне близок подход лидера местных мусульман Зукорлича о том, что права народов, которые живут в пределах этих государств, должны отстаиваться в их рамках и без посягательства на их границы.

Last, but not least — той же самой логики я придерживаюсь применительно к национально-территориальным границам между субъектами Российский Федерации, не поддерживая претензий какой-либо из сторон к соседям, если только стороны добровольно не придут к какому-то соглашению об обмене территориями и т.п.

Надо оговориться, что я в принципе считаю возможным и в некоторых случаях неизбежным выделение из ряда существующих стран новых государств народов, не реализовавших своего права на самоопределение. Однако считаю это скорее исключением, требующим соблюдения процедур международного признания, чем правилом, которому можно следовать в одностороннем порядке.

Основой же вышеуказанных установок является осознание тупиковости пути территориальных претензий и передела границ в условиях сложившегося международно-правового порядка, позволившего заморозить войны всех против всех.

Если их эпоха снова вернется, тогда, конечно, такой подход перестанет быть актуальным. Но вносить в это свой вклад, понимая, что это за собой повлечет, я лично не хочу.

В связи с моим текстом о границах возникло несколько вопросов.

1) Не кажется ли мне мой подход наивным, учитывая то, что всегда будут недовольные существующими границами и стремящиеся к реваншу, переделу и т.д.?

— Конечно, будут. Просто надо различать тех, кто способен формулировать свои задачи в реалистической системе координат и бороться за их реализацию и тех, кто пытается опрокинуть стол, за которым сидит, либо не обладая для этого силой и рискуя быть выставленным из-за стола вообще, либо не просчитывая траекторию падения этого стола на него же.

2) А как же разделение Уммы границами национальных государств, исламский проект, все это?

— Да, действительно, левиафаны абсолютистских государств — это зло для Уммы. Но как показал опыт последнего десятилетия, попытка их слома самым простым способом в условиях существующего международного порядка приводит к усугублению проблемы, а не ее решению.

Последнее же наиболее реалистично на путях размывания этого абсолютизма изнутри и извне — трансформацией политических режимов, выстраиванием трансграничных сетей и интеграционных проектов и союзов. Кстати, новая реальность в Сирии и Ливии с СНА и ПНС это именно такая модель в отличие от ИГ с его вилаятами.

3) А как быть с теми мусульманскими народами, которые обделены своей государственностью и оккупированы?

— В большинстве случаев у них есть международно-правовые основания для своей борьбы. В некоторых, как у палестинцев это признанное право на своё государство, в некоторых, как у кашмирцев — на автономию, которой их хотят лишить индусские шовинисты, в некоторых, как у крымских татар — на нахождение в составе более комфортного международно-признанного государства с перспективой автономии в нем. В некоторых случаях, как это было с Косово, новое право может возникнуть в новых условиях — такую аналогию вполне можно предположить в будущем в случае с уйгурами, подвергающимся геноциду.

Также, как можно юридически оформлять свои фактические претензии и завоевания сегодня демонстрируют курды, у которых РПК тоже начинала с борьбы за единое независимое курдское государство, а пришла к идее сети курдских государств или автономий и федераций.

И ещё раз — мы говорим о той системе координат, что есть сейчас. Придёт на ее место другая, надо будет ориентироваться уже в ней.

И снова о границах в принципе.

Если отматывать исторически, окажется, что застрельщиками процесса передела постсоветских границ, вылившегося в 2014 году в крымнаш и обернувшегося в том числе ускорением трансформации самой России в ее нынешнее состояние, обличаемое российскими либералами, были именно патриархи последних.

А именно, Собчак, Старовойтова и многие другие, требовавшие передать часть территории одной союзной республики в состав другой на том основании, что она туда была несправедливо включена.

А ведь это была логика Милошевича, которая в Югославии обернулась резней, и при всех исторических претензиях к Ельцину он хотя бы не пошёл по этому пути, как это предлагал Солженицын, призывавший включить в состав России пол-Украины и Казахстана, согласившись вместо этого на автоматическое признание границ союзных республик.

И вот, сегодня всплыл вопрос, с которого все и начиналось — Карабаха. И полно тех, кто продолжает отстаивать право на него Армении с исторических или этнических позиций. Равно, как и тех, кто продолжает ратовать за «возврат исторических земель» будь то «русских» или «захваченных русскими», «татарских» или «башкирских», «адыгских» или «аланских» и прочая, прочая.

Проблема заключается в том, что это происходит в ситуации, когда снова на горизонте маячит очередная историческая и политическая трансформация, в ходе которой все эти претензии могут превратить пространство Северной Евразии в одну большую бывшую Югославию.

И мы должны это понять до того, как начнутся эти события, а не по их итогам.
Потому что, когда российские сноуфлейк-интеллигенты призывали «восстановить историческую справедливость» путём перекройки границ между двумя союзными республиками, они могли не понимать, какой эффект домино это за собой повлечёт.

Мы сегодня это понимать обязаны. Как и то, что есть всего два пути выстраивания будущих отношений между народами на этом пространстве — отталкиваясь от юридически признанных на момент распада СССР границ и внутри них аккуратно добиваясь гарантий для компактно проживающих за пределами своих основных территорий народов и в некоторых случаях их ещё более аккуратного, по обоюдному согласию обмена или выделения, либо от необходимости «восстанавливать историческую справедливость» в понимании каждого народа, без общих правил и не оглядываясь на последствия.

И определиться с выбором одного из этих двух вариантов каждый должен заранее.