За последние две публикации по этой теме меня (предсказуемо) объявили «купленным башкирскими этномиссионерами» (правда, так и не ответили, у кого из них я могу получить плату за свои услуги). Кроме того, в их обсуждении в очередной раз всплыли важные вопросы. Поэтому я решил ещё раз тезисно сформулировать свою позицию по ним. Тему это, конечно, вряд ли закроет, но надеюсь станет тем текстом, к которому можно будет обращать тех, кто пытается приписывать мне какие-то ложные мотивы или искажать мою позицию.

1. Итак, может возникнуть закономерный вопрос: а с чего Харун вообще стал об этом писать, какой у него резон лезть в эту тему?

Напомню, что в эту тему я полез ещё осенью 2020 года, когда написал отзыв на расследование Навального про Татарстан, за который меня зачислили в татарские националисты, рупором которых меня тогда назвали Кашин и Белковский.

И «татарским националистам» очень понравилось то, что я написал в этой статье, да вот только на ее заключительную мысль мало кто из них обратил внимание — у татарского проекта есть серьезные проблемы, из-за которых возникает вакуум, который в Татарстане заполняет и будет заполнять общероссийская либеральная оппозиция, фактически нацеленная на ликвидацию татарской республики, которая изображается ей как анахронизм.

Позже, в разъяснении этой статьи, отвечая на отклики, я указал на выигрышность на этом фоне ситуации в Башкортостане, где нишу оппозиции занимают сторонники республики, а не ее противники, а местный штаб Навального находится с ними в симбиозе, а не на ножах.

Начавшиеся в 2021 году протесты наглядно проиллюстрировали это наблюдение (далеко не только мое) — если в Казани они прошли под общероссийскими лозунгами и символикой, то в Уфе как минимум наполовину их ведущей силой стали башкирские республиканцы и патриоты.

2. На этом фоне произошло еще одно событие — была принята и опубликована официальная Стратегия развития башкирского народа. Большинство татарских интеллектуалов, ранее критиковавших аналогичную татарскую стратегию и вовлечённых в полемику с авторами стратегии башкирской, предпочли проигнорировать ее содержание. Только канал «Неайсин», реагируя на мою просьбу дать им сравнительную оценку, не побоялся назвать вещи своими именами, констатировав очевидное — официальная башкирская стратегия наголову выше официальной татарской. Поэтому если сложить А и Б, мы увидим, что в сравнении с башкирским национальным проектом татарский национальный проект (речь идёт именно о них, а не о состоянии самих республик и народов) находится в проигрышном положении — у него отсутствуют как силы, способные защищать его «снизу», так и полноценная стратегия его реализации «сверху».

3. В отличие от дореволюционной ситуации, когда главным активом татар были «миллетная система» aka «культурная автономия» или то, что по Калиму Сиддыки можно назвать «экстерриториальным исламским государством» на основе мечетей, медресе и казиятов, низовой ячейкой которого была религиозная община — махаля, сегодня главным активом татарства является Республика Татарстан.

Плохо это или хорошо, как так получилось, почему Татарстан возник именно в этих границах — это вопросы важные и требующие осмысления, но уже ретроспективно. Актуально и перспективно Республика Татарстан сегодня это наиболее прочный фундамент для татарского национального проекта, в случае утраты которого татары рискуют распылиться в «русском мире» в течение ХХI века, сохранившись лишь в виде нескольких реликтовых этнографических групп.

4. С самого момента моего активного обращения к этой тематике в конце первого десятилетия XXI века я говорил и писал, что мой главный мотив как русского мусульманина заключается именно в сохранении потенциала татар как крупнейшего мусульманского народа России, опирающегося на свою внутрироссийскую государственность. Ведь именно благодаря этому он сможет быть фактором общероссийского значения, гарантирующим вес всех российских мусульман.

Такой акцент именно на Татарстане, а не допустим на Чечне, определяется этногеографическим реализмом. Чечня была включена в состав России недавно и способ этого включения вызывает обоюдное отторжение у сторон. Это моноэтнический регион, отделённый от остальной России ментальной границей, имеющий границу внешнюю и живую память о недавней попытке создания независимого государства и борьбе за него.

Татарстан находится в самом центре России, которая де-факто возникла в XVI веке именно с присоединением к Московскому царству Казанского, Астраханского и Сибирского ханств. Она немыслима без этих территорий в отличие от окраин, присоединённых к ней только в XIX веке, отложение которых не затронуло (и не затронет) основы ее существования. При этом 3/4 татар живут вне Татарстана, и потому по объективным причинам татарский проект прочными узами связан с российским пространством, возникшим на основе золотоордынского и скифско-кипчакского.

Но вопрос заключается в том, какую именно форму примет татарство в этом российском пространстве — одного из акционеров ЗАО (или ОАО) Российская ФЕДЕРАЦИЯ или этнической пыли и этнических реликтов «русского мира».

5. Реальна ли угроза второго сценария? Определенно, причём с двух сторон — и со стороны существующей власти, то есть «сверху», и со стороны условно либеральной оппозиции, то есть, «снизу».

Сверху власть пока взяла у Татарстана то, что хотела/могла взять, но не добивает его. Пока. При этом, кое что из публично отданного тихой сапой удалось отыграть. Так что, может показаться, что угроза «сверху» отступила. Но на самом деле важно не то, сколько именно было сдано и потом частично отыграно, а сам факт того, что «наверху» убедились — сопротивления можно не опасаться. А это значит, что когда придёт время нового этапа «раскулачивания», решиться на него будет несложно.

Что касается угрозы «снизу», то она очевидна и исходит из наличия той «общероссийской» базы поддержки в таких республиках, на которую можно будет опереться в борьбе с «этнократиями». Кстати, Башкортостана это касается ещё в большей степени — он стратегически в этом отношении более уязвим, чем Татарстан, если только в короткое окно возможностей после гипотетического падения старой российской власти и до укрепления новой башкиры не успеют создать у себя в республике конфигурацию, устраняющую эти риски и добиться от новой российской власти ее признания. И тут, как мы видим, у них объективно такие возможности есть, потому что в случае общероссийской политической разморозки в Башкортостане в авангарде этих процессов окажутся прореспубликанские, национальные силы. В Татарстане же инициатива окажется у сил антиреспубликанских.

6. Чем в этой ситуации занят интеллектуально-медийный авангард татарского национального проекта? С изумлением наблюдаю, как в такой ситуации он занят борьбой с башкирским, астраханско-ногайским и сибирско-татарским проектами, а в последнее время ещё и с мишарским. Причём, если подобная деятельность тех, кто получает за нее деньги, вопросов не вызывает, то подобные приоритеты со стороны энтузиастов, людей неглупых и способных стратегически мыслить вызывают изумление. Как минимум это говорит о неспособности выделять приоритеты и оценивать риски по степени их серьезности и актуальности, что для элиты любого национального проекта очень проблемно.

Даже если признать объективность конфликта татарского проекта по крайней мере с некоторыми из указанных проектов, являются ли они для него сегодня главной угрозой? Предельно очевидно, что нет — главной такой угрозой в обозримом будущем для него является возможность утраты своей республики, утраты в том или ином виде. Усиливает ли эту угрозу любой из указанных выше проектов? Тоже нет — все они разворачиваются за пределами Татарстана и не посягают на его статус (республики татар) и территорию. В то время как аналогичные посягательства в отношении Башкортостана с требованиями равноправия нетитульных народов или изменения принадлежности территорий с их компактным проживанием бумерангом прилетят и по Татарстану.

7. Существует аргумент, согласно которому «этномародерские» проекты несут угрозу Татарстану и татарам, потому что если часть тех, кто ранее себя записывал татарами, запишутся ногайцами, сибирскими татарами, башкирами и т.д., татары потеряют статус второго по численности народа России. Это, конечно, полная ерунда по двум причинам.

Во-первых, неформальный статус татар определяется не их численностью, а наличием у них своей мощной республики. Не будет ее, и даже удвоение численности татар не даст им никакого статуса — в Москве живет в разы больше среднеазиатов, чем татар, и как, помогает это их статусу?

Во-вторых, неформальному статусу татар как второго по численности народа России, если и исходит угроза, то не от того, что несколько тысяч человек запишутся в новые/малочисленные народы, а от других претендентов на эту роль в обозримом будущем. И это явно не башкиры, не ногайцы или сибирские татары — посмотрите этнодемографическую статистику и увидите, кто.

8. Подобные странности в определении приоритетных угроз и врагов для национального проекта наводят на вопрос, а почему так происходит? На ум приходят две версии.

Первая — психологическая. Трезвая и честная оценка реальности с неизбежностью потребует либо выхода из зоны комфорта и перехода к более рискованной деятельности, либо признания себе в неготовности к этому, что больно бьет по самооценке. Поэтому гораздо комфортнее убеждать себя в том, что борешься за свой проект, выбирая удобных и безопасных врагов.

Вторая — системная. Как уже было указано в прошлый раз, строя свой национальный проект, татарские интеллектуалы пытаются делать это на донациональном, имперском фундаменте.

Это понятный подход — русские выводят свою историю из древней Руси, итальянцы из древнего Рима, немцы из Священной Римской Империи и т.д. Но настолько же, насколько понятно возведение генеалогии современных наций к легендарным периодам их истории, настолько же деструктивны попытки строить на их основе современные страны. Например, рассматривать Россию как страну, лишенную своей древней столицы Киева, Италию как Римскую империю, лишившуюся своих провинций, ФРГ как страну, лишенную Богемии и т.д.

Мухи отдельно, котлеты отдельно — легендарная история это одно, современная национальная реальность — другое. И последняя отстраивается от государства и границ, которые нация приняла как свои и готова отстаивать. Причем зачастую в новой для данного этноисторического пространства конфигурации его ядра и периферии, которые могут меняться по сравнению с тем, как это было раньше.

Например, в 1991 году Россия как новое государство возникла вокруг т.н. Великороссии, Московии, шире пространства северо-восточной Руси, оставив за пределами своих границ «мать городов русских» Киев и т.н. Новороссию с Малороссией и Белоруссией. Выходцам из эти территорий можно было просто предоставить возможность влиться в новый русский проект, как это произошло с Анатолией и румелийскими турками, в то время, как попытка вернуть эти территории и снова их сделать центрами соответствующих этнополитических пространств, которую мы наблюдаем в России с 2014 года — это настоящая диверсия против нового национального проекта.

Схожим образом обстоит дело и с Татарстаном — он возник не в общем ордынском пространстве, а конкретно вокруг булгарско-казанского этнотерриториального ядра, по отношению к которому другие группы татар стали периферией, в чем нет ничего обидного. И именно от состоятельности или несостоятельности этого ядра татарского национального проекта будет зависеть то, какие тенденции в конечном счете возобладают в татарском этнокультурном пространстве — центростремительные или центробежные. Состоятельность же ядра татарского национального проекта будет определяться способностью создать татарстанскую политическую нацию на основе татарского этнополитического и этнокультурного ядра.

9. Модерной нации, если она считает себя лишившейся своих исторических территорий, придётся либо смириться с этим и относиться к оставшимся там соплеменникам как к своим диаспорам, либо быть готовой перевернуть все верх тормашками, чтобы вернуть эти земли, не считаясь с ценой, в том числе ценой существования своего основного национального проекта.

Это же касается идентичности не только территорий, но и людей. Современное национальное государство может поддерживать сохранение идентичности своих соплеменников в диаспоре. Если оно считает, что идеологическая политика соседнего государства не благоприятствует сохранению идентичности его диаспоры в нем, оно может разработать для неё программу репатриации на свою территорию. Но если оно признаёт границы свои и соседей, оно не может указывать им, какую политику формирования собственной идентичности им проводить на своей территории, как это делает Россия в отношении Украины или стран Балтики или как это пытаются делать некоторые татарские интеллектуалы в отношении башкирских историков.

10. Кто бы что ни говорил из шизоидных татарофобов, утверждающих, что татары являются искусственным народом, который исчезнет, разбежавшись по башкирам, ногайцам, себерле, мишарам и т.д., в реальности, в любом некатастрофическом сценарии (то есть при сохранении своей республики), татары в обозримом будущем останутся крупнейшим тюрко-мусульманским народом России с твёрдым ядром носителей его идентичности.

От этого я бы и посоветовал отталкиваться татарам, стремясь к усилению своих позиций союзом с другими тюрко-мусульманскими народами России, а не к противопоставлению себя им. Но такой союз может состояться только на основе признания современных национальных идентичностей тюрко-мусульманского пространства Северной Евразии разными версиями общего, не взаимоисключающими, а взаимодополняющими друг друга.

Напротив, попытка загнать их всех под зонтик одного квазинационального проекта, будет иметь такие же последствия, какие проект «русского мира» имел для общности восточнославянских народов и положения внутри нее русских.