Фото: один из плакатов на протестных акциях в Хабаровске

Хотя всех, кто сегодня так или иначе выступает за децентрализацию власти в современной России, можно считать тактическими союзниками по данному вопросу, надо понимать, что взгляды многих таких людей на стратегические перспективы ее развития расходятся кардинально. И речь даже не о сторонниках реформирования/переучреждения Российской Федерации или сторонниках ее полного демонтажа (с возможностью, но необязательностью возникновения на ее месте нового союза), но о принципиально разных установках даже среди тех, кого можно назвать российскими федералистами.

Понятно, что политика и экономика неразрывно связаны и одно так или иначе предполагает другое. Однако в сухом остатке есть основания говорить о наличии двух типов российского федерализма — политического, подчиняющего экономику политике, и экономического, подчиняющего политику экономике.

Экономический федерализм позиционирует себя как «прагматизм» и обычно предлагает «отталкиваться от реальности» и «решать реальные проблемы людей», для чего необходимо делегировать в регионы и на места больше экономических полномочий. Что касается политических аспектов, экономические федералисты выступают за выборность глав регионов, но обычно на этом их федерализм заканчивается, так как ни о каком создании на базе регионов новых республик вроде Уральской, Дальневосточной и т.п., ни о каких договорах регионов между собой как основе новой, договорной федерации, они и слышать не хотят. Напротив, «для предотвращения сепаратизма» они обычно предлагают опираться не на региональный, а на местный уровень — таковы, в частности, взгляды на федерализм Алексея Навального, высказавшего их недавно в интервью Сергею Гуриеву. Примерно такими же являются взгляды Михаила Ходорковского, предлагающего опираться на крупные города как на локомотивы развития, вокруг которых возникнут новые федеральные земли, созданные по хозяйственно-экономическому принципу, что позволит в перспективе упразднить существующие национальные республики.

В целом, несмотря на апелляции к прагматизму, главным пороком экономического федерализма в России является его… нежизнеспособность. Ведь экономические федералисты предлагают то, чего не только нет, но и не было с самого провозглашения России федерацией, и чего, скорее всего, не будет, если ставить во главу угла экономические соображения. Почему? Да потому что, тех, кто плывет по экономическому течению, являясь частью идущего процесса переформатирования социально-экономическо-демографического ландшафта нынешней РФ поверх ее становящихся номинальными административных границ, в целом устраивает существующее положение дел, а если и не устраивает, то не настолько, чтобы включаться в борьбу против существующего режима, без устранения которого изменить что-либо в принципе невозможно. Поэтому максимум, на что им остается надеяться, это на эволюционное вызревание социально-экономическо-демографических предпосылок для политических изменений в далеком будущем. Собственно, именно это и предлагают т.н. «сислибы», то есть, режимные или околорежимные либералы, честно признающиеся в том, что и не видят предпосылок для радикальных политических преобразований в стране, и не хотят их, а выступают за вызревание таких «предпосылок эволюции». К слову, один из них — Алексей Кудрин как раз и является идеологом развития России с опорой на «агломерации», в которых должны концентрироваться экономические и людские ресурсы, что сейчас собственно и происходит.

Так вот, надо понимать, что само учреждение в России федеральной формы, сперва провозглашенной Учредительным собранием, а потом, после дискуссии на VIII съезде РКП (б) нехотя признанной большевиками, состоялось благодаря совсем иной логике — не экономической, а политической и не эволюционной, а радикальной. И локомотивом этого процесса стала борьба за национальное самоопределение народов России и их пробуждение в качестве политических наций. Возможно, это будет обидно для русских регионалистов, но в первую очередь благодаря национальным движениям прежде всего нерусских народов, обладавшим ощущением собственных политических субъектности и интересов. Хотя следует отметить и помнить, что в условиях рассыпания старой центральной власти и до создания новой возникло немало и русских региональных парагосударственных образований.

Кто-то скажет, что это де уже история и история не столь актуальная для нынешней России, в которой в отличие от Российской империи и Советского Союза русских уже не меньше половины в общем составе населения страны, а 70-80%. Однако и сегодня мы видим, что в авангарде борьбы за права регионов находятся БашкирияКалмыкияИнгушетияКомиНенецкий Автономный Округ, а также условно русские регионы с памятью о собственных региональных проектах, а зачастую и этнической специфике, как это имеет место в Приморском и Хабаровском краях, помнящих про Дальневосточную Республику и в значительной степени населенных потомками украинцев, или в Архангельской области с поморской идентичностью части ее населения. Остальная, условно «русская Россия» в своей массе, увы, безмолвствует, либо удовлетворяясь существующим положением дел, либо пребывая в маниловских мечтах о «вызревании эволюционных предпосылок».

К слову, даже в новейшей истории так было не всегда. Ведь в 90-е годы уже и провозглашалась Уральская Республика, и проводился референдум о предоставлении республиканского статуса Санкт-Петербургу, на котором горожане подавляющим большинством проголосовали «за», а кроме того существовали сильные самостоятельные губернаторы вроде кубанского Николая Кондратенко (хотя в этом случае возможно как раз сказался органический казачий фактор). Подобные же идеи витали тогда во время проведения Сибирских соглашений. То есть, регионализм был не чужд и условно русскому арифметическому большинству, и хотя у соответствующих идей существовали и экономические обоснования, наиболее сильны они были там, где у людей было ощущение своей особой идентичности и общности.

Надо понимать, что те, кто предлагают сегодня «приспосабливаться к экономике», являются во всех смыслах этого слова приспособленцами, с которыми нет смысла считаться тем, кто эту экономику в современной России контролирует с помощью грубой силы. Считаться они бывает вынуждены только с теми, кто тоже готов применить силу и представляет собой эту силу, как было в Шиесе или Куштау. К слову, в обоих этих случаях местные жители выступили именно что против «экономической целесообразности» — в первом против логики агломерационной специализации, а во втором — против создания новых рабочих мест, поступлений в бюджет и т. п., которыми их прельщали, убеждая отказаться от горы, имеющей символическое значение для коренного народа, мобилизовавшегося в борьбе за свой этно-экологический ландшафт. И если рассматривать это событие в исторической ретроспективе, то оно прекрасно вписывается в логику действий башкир, начиная еще с XVIII века сопротивлявшихся «естественному ходу экономического развития», выраженному в создании заводов и фабрик, которое требовало отчуждения под них их вотчинных земель. А ведь, учитывая то, что большевики пошли на федерализацию России после подписания вынужденного соглашения с Башкирской автономией в 1919 году, можно констатировать, что именно эта традиция борьбы народа за свои права вопреки «экономической целесообразности» в итоге и привела к провозглашению в России федерации.

В контексте всего вышесказанного, нельзя не выразить удивления, возникающего после прочтения статьи Павла Лузина «Федерация чего и для кого», которая представляет собой апологию даже не экономического федерализма, а откровенного антифедерализма. Ведь если экономический федералист Алексей Навальный предлагает хотя бы расширять полномочия и региональных, и местных органов власти, уравновешивая вторыми первые, то Павел Лузин открытым текстом призывает думать не «об усилении региональной власти, а о правильном ее ослаблении», заявляя, что «для равноправного союза регионов в России нет базы». При этом в основе соответствующих установок лежит призыв отталкиваться от «естественного хода вещей», которым называется стягивание россиян в агломерации и как следствие от отсутствия «экономически устойчивых и процветающих регионов», которых «у нас никогда не было». Мол, не жили хорошо, не надо и начинать.

Меж тем, с господиным Лузиным не согласились бы жители таких регионов, как Татарстан, которому удалось стать оазисом социально-экономического благополучия на фоне ряда соседних депрессивных областей, и удалось не только отдельным городам вроде Казани, но как «региону» в целом, включая сельскую глубинку. И получилось это во многом по причине особого политического статуса и идентичности республики, благодаря которым в ней на приемлемом уровне поддерживаются малые города и сельская глубинка, в коих традиционно воспроизводились идентичность и культура ее титульного народа.

Тем не менее, автор этих строк согласен с тем, что перетекание людей из провинции в крупные города является общемировой тенденцией, с которой придется считаться, как к ней ни относись (а относиться можно по-разному и по разным причинам…) Но ведь никто из федералистов не возражает против отстаивания этими агломерациями своих интересов в качестве самодостаточных регионов вроде Москвы или Санкт-Петербурга, которые являются отдельными субъектами федерации. Если что и стоит на пути у этого, так это политическая пассивность большинства их жителей, являющихся по своей ментальности экономическими приспособленцами, неспособными на то, на что оказываются способны жители экономически «неперспективных» Русского (Поморского) Севера или Башкирии, обладающие несмотря на это идентичностью, достоинством и готовностью бороться за них, а не приспосабливатРься под «естественный ход вещей».

Федерация в России, если и возникнет, то не из подстраивания под «ход экономического развития», которое вполне себе обходится и без нее, а из борьбы за свои права настоящих граждан, которые, как показывает практика, в отличие от экономических приспособленцев являются частью сообществ с собственной идентичностью, готовых отстаивать свою политическую субъектность.

Опубликовано на Регион.Эксперт

Leave a Reply

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*